Под чужим именем: самозванцы советского времени

"ДЕНЬ и НОЧЬ" – 2004 - №11-12

 Под чужим именем: самозванцы советского времени

Исаев В., Ширер Д. 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Прежде, чем предоставить читателю удовольствие погрузиться в захватывающую глубину авантюрных приключений наших героев, хотелось бы дать некоторые пояснения о том, почему возник замысел написать исторический очерк для массового журнала. А также о том, почему и как появилась на свет статья, один из авторов которой работает в Новосибирске, а другой – в далеком Делавере.

Историку в процессе работы в архивах приходится перелопачивать огромное множество самых разных документов: от важнейших постановлений органов власти до бухгалтерских отчетов какой-нибудь районной больницы. В основном это официальные документы, которые довольно скучны с точки зрения обычного человека. Но в этом безграничном бумажном море иногда встречаются документы, характеризующие перипетии чьей-то личной судьбы. Если они относятся к известным историческим деятелям, у них есть некоторый шанс стать доступными для прочтения многими людьми. Если же речь в них идет о так называемом маленьком человеке, скорей всего, такие документы так и останутся навеки погребенными в архивных завалах. А между тем в них иногда представлены такие трагедии или комедии, что они вполне достойны стать основой для творений современных Шекспиров, Чеховых или Достоевских.

Однако в последнее время в истории начали развиваться такие направления, в которых предметом внимания становится повседневность существования человека в истории. Оказалось, что изучение самых простых и незаметных событий, мелких фактов, повседневной жизни простых людей способно дать приращение знаний об истории общества ничуть не меньшее, чем описание выдающихся исторических событий или деяний великих людей. Поэтому все чаще в сочинениях историков можно встретить рассказ о жизни совсем обыкновенных людей. Но, разумеется, в поле внимания попадают прежде всего примечательные и в чем-то интересные для исследователя факты или черточки событий, людских характеров.

Вот здесь открывается возможность сделать исторические сочинения интересными не только узкому кругу специалистов, но и широкому читателю. Не секрет, что огромное количество опубликованных историками работ остается не прочитанным никем, кроме узкого круга специалистов по данной теме. Впрочем, в какой-то мере это оправдано и является типичным для всех научных работ, написанных вовсе не для развлечения массового читателя. Вряд ли стоит ожидать, что, например, работа об истории тяжелой или даже легкой промышленности в Сибирском крае в годы первой пятилетки будет прочитана большим числом людей. Хотя, стоит все-таки признать, что во многом историки и сами виноваты в том, что читать их работы труд иногда не меньший, чем само писание таких сочинений. А ведь в них идет речь не о химических процессах или способах размножения членистоногих, а о человеческой жизни, которая должна быть понятна и интересна для всех.

Но если бы кому-нибудь из богатых меценатов вдруг пришла в голову мысль увековечить свое имя в истории и заказать книгу о создании собственного завода по производству шампуней, например, известному писателю Эдварду Радзинскому, да еще и рассказать ее по телевидению, можно быть уверенным, что эта история стала бы для читателя и зрителя не менее интересной, чем страдания бедной “просто Марии”. Ну что же, соединение в одном человеке талантов исследователя и рассказчика – явление, к сожалению, достаточно редкое.

Оба автора данной статьи – профессиональные историки, работающие именно на том направлении, которое в достаточно широком смысле можно обозначить как социальная история, в которую включается и история повседневности. Профессор Дэвид Ширер в поисках материалов о советской повседневности сталинского времени добрался даже до новосибирских архивов. Так почти семь лет назад состоялось наше знакомство, завязалась переписка, а периодически мы сталкиваемся (случайно или по уговору) в читальных залах московских архивов.

Конечно, мы рассказываем друг другу о наиболее интересных своих публикациях и архивных находках. Однажды в ходе такого обмена накопленными в архивах впечатлениями нам невольно пришлось поразиться причудливости реальных историй, по закрученности и невероятности не уступающих художественному вымыслу драматургов и писателей. Рассказывая о новой подготовленной статье, в которой была описана история беглого уголовника, сумевшего устроиться на работу в редакцию “Комсомольской правды” и даже стать “Героем Советского Союза”, В.Исаев вдруг услышал от Д.Ширера, что и у него готова статья, в которой также излагается история беглого уголовника, выдававшего себя за корреспондента “Комсомольской правды” примерно в те же годы.

Обе истории действительно были похожи и в то же время настолько разные, что возникла мысль дать в совместной статье параллельное их изложение и вообще попробовать проанализировать феномен авантюрных похождений самозванцев с точки зрения развития социально-политических процессов в советском обществе. Правда, написание, а, еще более, публикация совместной научной статьи – это дело, прямо скажем, долгое. Помимо трудностей в научном плане, проблема еще и в том, что каждый из нас пишет только на своем родном языке, хотя читает и на языке соавтора. Будем надеяться, что публикация статьи в научных изданиях все же состоится в России или за рубежом.

Но найденный архивный материал вполне подходил под одиозное название “жаренные факты” и почти буквально жег руки и просился на бумагу. Тогда и пришла в голову мысль одному из авторов (т.е. В.Исаеву) попробовать изложить эти истории доступным для массового читателя языком и предложить публикацию какому-нибудь литературно-художественному журналу. Тем более, что для научной статьи многие мелкие, но интересные детали могли оказаться лишними.

Разумеется, вся ответственность за этот несколько вольный, но тем не менее, строго документированный русскоязычный вариант нашей совместной статьи ложится в данном случае на российскую часть нашего авторского коллектива. При этом стоит отметить, что данную версию Д.Ширер прочитал и в целом одобрил.

Итак, вовсе не претендуя на конкуренцию с Радзинским, мы решились предложить вниманию широких читательских масс некоторые истории, обнаруженные нами во время длительных поисков в московских и новосибирских архивах. Эти истории сами по себе настолько интересны, более того, захватывающи, что, как нам кажется, их прочтение должно доставить удовольствие массовому читателю, несмотря на некоторые композиционные и литературные недостатки, вызванные стилем автора и особенностями жанра документально-исторического очерка.

 

В российской истории феномен самозванства после Смутного Времени XYII века, когда самозванцы добрались до царского престола, приобрел особое значение. Попытки людей с авантюрными наклонностями выдавать себя за членов царского, знатного рода или за полномочных представителей государства встречаются в истории всех стран, но, пожалуй, в истории России они особенно многочисленны. Феномен самозванства продолжал существовать в России и в ХХ в., когда, казалось бы, современные формы идентификации личности, бюрократизация и строгая регламентация всей общественной жизни должны были не оставить самозванцам шансов на успех.

В данной статье мы представим несколько характерных для периода 1920-1930-х гг. примеров похождений авантюристов, выдававших себя за других людей. Некоторым из них удавалось добиваться поразительных успехов, особенно когда они выдавали себя за представителей авторитетных институтов и организаций государства. Обычно в архивных фондах правоохранительных органов: милиции, прокуратуры, судов, иногда в фондах других государственных и общественных организаций содержатся многочисленные примеры деятельности самозванцев.

Историческая литература и память народа представляют период нэпа в истории России как время разгула преступности и мошенничества. Но о таком феномене как самозванство мы знаем все же мало. Для изучения данного феномена необходим анализ имеющихся в распоряжении историков архивных и других материалов с использованием приемов и методов микроистории, т.е. детального и внимательного рассмотрения каждого отдельного случая. Это в итоге позволит выдвинуть некоторые более общие предположения и заключения о причинах и следствиях данного феномена.

В условиях гражданской войны и социального хаоса, воцарившегося в России после революции 1917 г., интенсивной миграции населения нарушение общепринятой иерархии статусов приводило к размыванию идентичности личности. В таких условиях человек мог в течение короткого времени переходить от одного статуса к другому, мог по собственному желанию выбирать себе социальную роль и пытаться утверждать свой новый статус. Этот период был как бы тренировочным полигоном для появления и апробирования самых разных форм и способов самозванства.

В то же время в ситуации всеобщего крушения авторитетов, ожесточенного вооруженного противостояния социальных групп основным аргументом во взаимодействии людей становилось вооруженное насилие. В такой ситуации было слишком мало места для доверия, которое являлось необходимой основой для успешной деятельности самозванцев. Как это не парадоксально, но самозванцу, чтобы выдавать себя за какого-то человека, наделенного полномочиями и пользующегося доверием людей, необходимо наличие в обществе определенного спокойствия и доверия, уважения к определенным символам, социальным группам и структурам, государству в целом.

Некоторая стабилизация общественной жизни в советской России к середине 1920-х гг., утверждение и возрастание авторитета нового государства создавали более благоприятные условия деятельности для самозванцев. И они, самозванцы нового советского образца, не замедлили появиться в большом количестве. Появлялись они, прежде всего, из криминальной среды, которая в лице своих наиболее талантливых представителей активно возрождала и использовала феномен самозванства. Видимо, не случайно одним из ярких типажей новой советской литературы становится Остап Бендер. Сатирический талант Ильфа и Петрова чутко зафиксировал явление, которое получило в обществе довольно широкое распространение.

Одной из мощных и авторитетных структур нового советского государства стали правоохранительные органы, прежде всего, органы ВЧК-ОГПУ. Особый правовой режим деятельности этой организации, ставивший ее по существу над законом, в сочетании с жестокостью, порождавшей в людях леденящий страх, обеспечивал многим авантюристам, выдававшим себя за чекистов, очень широкие возможности.

История одного из таких самозванцев начинается в 1924 г. во Владикавказе, бывшем тогда местом сосредоточения криминальных элементов со всего Северного Кавказа. Здесь на службе в органах ОГПУ в 1924 г. оказался некто Федор Рубцов, бывший на самом деле профессиональным вором и мошенником. Захватывающие приключения самозванного “чекиста” в течение девяти лет, до его ареста и разоблачения в 1932 г. в Узбекистане, описаны в материалах уголовного дела, сохранившегося в фондах Главного управления милиции НКВД, переданных в ГАРФ.2  Заметим, что подобные материалы в открытых архивных фондах встречаются крайне редко. Видимо, “выдающиеся подвиги” Федора Рубцова стали причиной, по которой его уголовное дело попало в фонд Главного управления милиции и не было впоследствии изъято в секретные ведомственные фонды, как это обычно бывало.

Служба в ОГПУ была для Федора Рубцова, скорее всего, только одной из возможностей безнаказанно заниматься своим воровским ремеслом. Но работа чекиста требовала решительной борьбы с коллегами по криминальному миру. Рубцов вынужден был участвовать в акциях по разгрому организованной преступности во Владикавказе, что было для него, вероятно, неприемлемо, да и просто опасно. Прослужив некоторое время в ОГПУ, Рубцов дезертирует из состава сотрудников. Но перед этим он, используя свои знания и опыт работы, подготовил для себя документы, которые могли ему пригодиться в дальнейшей криминальной деятельности. Согласно этим документам, подкрепленным также различными справками и удостоверениями, Рубцов представлялся одним из высокопоставленных сотрудников, имевших право инспектировать органы ОГПУ.

Покинув Владикавказ, Рубцов развивает активную воровскую деятельность. Ему удалось “проработать” таким образом два года, пока, наконец, в 1926 г. в Саратове он не попадает в руки милиции. Но, по-видимому, документы, изготовленные им во Владикавказе, ему удалось каким-то образом сохранить, несмотря на арест и последовавшее кратковременное лишение свободы. Выйдя на свободу, Рубцов продолжает промышлять самыми разными способами воровского ремесла: от мелких карманных краж до ограблений квартир.

В 1929 г. он решает “завязать” с опасным воровским промыслом и перейти к более выгодному и спокойному занятию – скупке и перепродаже ворованных вещей. В этом качестве Рубцов “проработал” до октября 1931 г., когда судьба его свела с высококвалифицированным профессионалом криминального дела. Он познакомился и подружился с изощренным вором и мошенником Сенькой Хохловым. Видимо, Сенька убедил его, что собирать крохи от продажи ворованных вещей – занятие не для бывшего сотрудника ЧК, пора переходить к более масштабным и выгодным авантюрам. Воровать у людей их скудное добро – занятие опасное и невыгодное. Куда выгоднее и безопаснее воровать у государства, а именно: похищать и продавать товары, перевозимые по железной дороге.

Железная дорога того времени действительно представляла собой благодатное поле для воровской деятельности. Неразбериха и коррупция, царившие на железной дороге, приводили к тому, что исчезали не только грузы из товарных эшелонов, исчезали целые вагоны и поезда. Выйдя из точки “А”, зачастую в точку “Б” поезда не доходили, таинственным образом растворяясь бесследно в процессе перемещения по необъятным пространствам СССР.

Вместе с Хохловым Федор Рубцов покидает Саратов и перебирается в Ташкент, где, используя поддельные документы сотрудника ОГПУ, новые друзья приступают к масштабному хищению грузов из товарных эшелонов, следующих по Турксибу. С этой целью в дополнение к поддельным документам сотрудника ОГПУ Рубцов использует также приобретенную им военную форму. В зависимости от ситуации он или приделывал к воротнику гимнастерки два ромбика, выдавая себя за сотрудника ОГПУ, или снимал их, превращаясь в высокопоставленного железнодорожного служащего, проверяющего поезда или следующего в служебную поездку.

Кроме того, для успешной деятельности на станциях и железнодорожных перегонах Рубцов решил имитировать еще одну социальную роль. У одного из местных председателей колхоза Рубцов покупает документы, согласно которым он якобы является агентом колхоза по закупке и продаже товаров. Это давало ему возможность свободно передвигаться по железной дороге, а также возможность заключать фиктивные сделки, облегчающие хищение товарных ценностей. Для этого председатель колхоза продал Рубцову большое количество бланков и доверенностей, проштампованных колхозной печатью.

Разъезжая по станциям Турксиба, Рубцов наряду с хищениями грузов ухитрялся еще между делом послужить в рядах ОГПУ. Так, прибыв в Джелал-Абад, Рубцов представился инспектором ОГПУ, проверяющим деятельность местных отделов. Некоторое время он пребывал среди местных сотрудников ОГПУ в этом качестве, наслаждаясь почетом и материальными выгодами от своего высокого положения. Удивительно, но никто из местных чинов ОГПУ не позаботился о тщательной проверке его документов, не запросил вышестоящие органы о его действительных полномочиях.

Из материалов уголовного дела неясно, что привело в конце концов в августе 1932 г. к аресту и разоблачению лжечекиста. Очевидно, что милиция считала его арест крупным своим успехом. В материалах дела имеется фотография, на которой Рубцов, довольно молодой еще человек, по виду около 30 лет, изображен как знаменитый и опасный бандит с двумя револьверами в скрещенных на груди руках.

Однозначно установлено материалами дела, что Рубцов в течение девяти лет, с 1924 по 1932 г. выдавал себя за самых разных людей: сотрудника ОГПУ, железнодорожника, торгового агента колхоза. Легкость, с какой ему удавалось переходить от одной “личины” к другой, его необычайно интенсивное передвижение по территории страны показывают, в частности, что, несмотря на все усилия советского государства укрепить общественный порядок и безопасность, наладить контроль за деятельностью и передвижением населения, в стране по прежнему высока была дезорганизация и хаотичность социальной жизни.

К самозванству обращались не только представители криминального мира. Иногда обычные, но морально неустойчивые люди постепенно втягивались в этот процесс, начав, казалось бы, с невинного обмана. Уроженец Одессы Михаил Падруль впитал в себя дух авантюризма и предприимчивости, воспитываясь в своеобразной атмосфере еврейско-украинских кварталов “вольного” города. Свое будущее Михаил связывал не с тяжелым физическим трудом, а с занятиями “чистой” работой. Окончив в родном городе строительный техникум, Михаил стал работать в управлении сельского строительства.

Занимая скромную должность техника, Михаил предпочитал при знакомстве с особами женского пола представляться инженером. Но скудная зарплата техника не позволяла молодому специалисту реализовать многочисленные потребности своей широкой натуры. Тогда он решил добывать денежные средства всеми доступными ему способами. Самым простым ему представлялось собирать многочисленные займы у сослуживцев, вовсе не предполагая при этом отдавать долги. В начале 1931 г., когда сумма занятых денег перевалила за опасную черту в тысячу рублей, Михаил принял решение бежать подальше от займодавцев.

Но перед бегством он решил существенно повысить свой социальный статус, чтобы на новом месте обеспечить себе более широкие возможности. Имея доступ к бланкам и печати управления Сельстроя, начинающий самозванец изготовил себе документы, в которых он значился инженером управления Михаилом Александровым.

Явившись с этими документами в Москву, новоиспеченный инженер начинает появляться в центральных учреждениях, выдавая себя за родного брата известного политработника, командира крейсера “Аврора” Александрова. Ему удалось добиться приема у высоких чинов республиканского управления Гидротрансстроя и получить направление в Новосибирск, в котором тамошнему отделению предписывалось предоставить ему должность инженера с неплохим по тем временам окладом в 400 рублей в месяц. Заметим, что средняя зарплата в это время составляла около ста рублей.

Легкость, с которой ему удалось получить назначение, вдохновила самозванца на новые идеи. Он решил вдобавок заручиться поддержкой такого авторитетного органа как ЦК ВЛКСМ. Попав, благодаря своей напористости, в кабинет секретаря ЦК ВЛКСМ А.Косарева, Михаил продемонстрировал свои документы о назначении в Новосибирск и сообщил, что, будучи комсомольцем, считает своим долгом донести какие-либо руководящие указания ЦК ВЛКСМ до сибирской глубинки. Расчет авантюриста оказался верен. Он получил рекомендательное письмо за подписью Косарева, в котором содержалась просьба к Западно-Сибирскому крайкому ВЛКСМ оказывать инженеру Александрову всяческую поддержку и помощь.

Прибыв в Новосибирск летом 1931 г., Михаил Александров – столичный инженер, “родной брат” командира крейсера “Аврора”, олицетворявшего в тот период один из важнейших символов социалистической революции, начал завоевывать любовь и признание у провинциальной публики. Явившись в крайком комсомола, он выдал себя за представителя ЦК ВЛКСМ, предъявив письмо за подписью Косарева, в котором была просьба оказывать всяческое содействие родственнику командира легендарного крейсера.

Тепло встреченный местным служилым людом, самозванец развернул активную деятельность по собственному обогащению. Александров получил квартиру, некоторую сумму денег на обустройство на новом месте. Он воспользовался также фондами крайкома ВЛКСМ для пополнения своего гардероба, закупки обстановки для предоставленной ему квартиры. Кроме того, Александров занимал деньги у всех, кто готов был выручить столичного инженера, командированного на укрепление сибирской глубинки. Его успехи в деле вымогательства денег у знакомых и незнакомых оказались даже более впечатляющими, чем на Украине. Сумма, которую ему удалось собрать, превысила три тысячи рублей; присвоенный образ начинал приносить немалую прибыль. Раздобыв в крайкоме комсомола фирменные бланки, Александров-Падруль разъезжал по районным комитетам комсомола, выдавая себя за представителя ЦК ВЛКСМ, инспектирующего сибирскую комсомольскую организацию. Таким образом, сытный стол и почет со стороны окружающих были ему на некоторое время обеспечены.

Однако, видимо, кто-то из попытавшихся вернуть свои деньги и не получивший их обратно, обратился за помощью к сотрудникам милиции. 20 декабря 1931 г. лжеинженер был арестован. При обыске у него найдены были документы на имя Михаила Падруля, а также большое количество бланков западно-сибирского крайкома ВЛКСМ. Самозванец не стал долго запираться и рассказал всю историю своего возвышения до статуса инженера и появления в Новосибирске в качестве представителя ЦК ВЛКСМ.3 

История следующего героя нашей статьи представляет собой почти готовый сценарий захватывающего приключенческого фильма. В пухлом уголовном деле, насчитывающем 244 страницы, чудом сохранившемся для доступа исследователей и обнаруженном Д.Ширером в фонде Прокуратуры СССР, переданном в ГАРФ, описаны фантастические превращения и передвижения человека, в течение нескольких лет пережившего невероятные взлеты и падения, удачи и поражения.4 

С тех пор как великий Гомер прославил и увековечил имя мелкого древнегреческого царька, претерпевшего немало приключений на своем пути домой с полей Троянской войны, подобные истории принято называть одиссеями. Правда, одиссея нашего героя так и не закончилась благополучным возвращением домой, да и приключения на его долю доставались не столь приятные, как у его древнегреческого коллеги.

Детство московского мальчика Кирилла Корнева,5  казалось бы, не предвещало криминального будущего, скорее, обещало успешную карьеру в рядах советской номенклатуры. Но в 1925 г. ранняя смерть его отца – занимавшего неплохой пост в складывавшейся большевистской иерархии, круто изменила судьбу Кирилла. Мальчику к этому времени исполнилось всего 10 лет. Его мать – Софья Романовна – была женщиной слабой и болезненной, после смерти мужа она нигде не работала, получая пенсию, назначенную ей государством. На фоне быстро растущих в условиях нэпа цен сумма пенсии становилась все более скромной, денег постоянно не хватало. Воспитание и пропитание сына давалось ей с трудом.

Поэтому уже с ранних лет Кирилл становится одним из многих беспризорных или безнадзорных подростков, проводивших на шумных московских улицах все свое время, добывавших себе пропитание воровством и попрошайничеством. В 1933 г. Кирилл был первый раз арестован по обвинению в вооруженном грабеже. Его положение осложнилось тем, что в это время милиция и ОГПУ развернули широкую кампанию по очищению столицы и других крупных городов от криминальных элементов. В рамках этой кампании были организованы специальные милицейские тройки, которые в ускоренном порядке выносили приговоры, иногда даже не вникая в обстоятельства, приведшие к совершению преступления. А довольно часто просто высылали людей, уже имевших судимости, за пределы городов или приговаривали уголовников, попавшихся во время облав, к превентивному лишению свободы.

Дело юного правонарушителя было рассмотрено в таком же ускоренном порядке среди множества других. Так Кирилл без суда и следствия получил свой первый срок – три года лишения свободы в исправительно-трудовом лагере. Важно отметить, что кроме срока лишения свободы Корнев получил в своем уголовном деле еще и клеймо социально опасного элемента, так как кампания очищения городов была как раз направлена против людей, отнесенных государством к этой категории.

К счастью для него, в октябре 1934 г. последовала общая амнистия и Кирилл был освобожден под надзор своей матери. Но не прошло и нескольких дней после его возвращения в Москву, как Кирилл вновь был арестован за вооруженный грабеж. На этот раз его дело было заслушано обычным судом, который приговорил его к пяти годам лишения свободы в исправительно-трудовом лагере.

Кирилл провел часть своего второго срока в лагере, принадлежащем к системе строительства заполярной электростанции в поселке Тулон, недалеко от лопарского городка Кола в Мурманской области. Зимой мороз здесь доходил до 45 градусов Цельсия. Кириллу повезло: он не был послан на тяжелые физические работы, сначала работал художником, а потом был назначен помощником диспетчера. Как позднее писала в своих заявлениях его мать, он активно участвовал в общественно-политической жизни лагеря, писал статьи в лагерную стенгазету.

Видимо, Корнев, которому оставалось сидеть еще почти три года, решил примерить на себя образ раскаявшегося заключенного, осознавшего неправильность своего криминального прошлого под воздействием участия в великой стройке социализма. А для того, чтобы его раскаяние получило необходимый резонанс, Кирилл задумал написать письмо о своем жизненном пути в “Комсомольскую правду”. Скорее всего, это было тоже стремление выдать себя не за того, кем он на самом деле являлся, иначе говоря, своеобразное самозванство. Об этом, в частности, свидетельствует и его дальнейшее поведение.

В своем “Письме к другу”, опубликованном в “Комсомольской правде” 4 января 1937 г., Кирилл сообщает своему другу Алексею, а вместе с ним и всей стране о свершившемся с ним перевоспитании и духовным возрождении, благодаря причастности к завершению великой стройки социализма – заполярной Тулонской электростанции. Здесь стоит отметить, что 1 января 1937 г. Тулонская электростанция дала первый ток.

В прочувствованных выражениях Кирилл красочно описывает как, решив порвать со своим криминальным прошлым, он все силы отдает трудовой и общественно-политической деятельности в исправительно-трудовом лагере. Кроме того, раскаявшийся зэка обращается к своему другу и всему советскому народу с просьбой простить ему совершенные преступления и принять его обратно в дружное товарищество социалистического общества.

Лицемерная благодарность советскому правосудию, красочно описанное стремление бывшего преступника вернуться в ряды строителей социализма привлекли внимание работников “Комсомольской правды”. Комсомольские функционеры, видимо, согласовав это со старшими партийными товарищами из НКВД, решили сделать из этого случая важное общественно-политическое мероприятие, призванное доказать эффективность советской пенитенциарной системы, привлекательность советского образа жизни. К тому же, возвращение “заблудшего сына” в общество позволяло напомнить о демократизме и гуманности только что принятой 5 декабря 1936 г. сталинской Конституции. На примере чудесного перевоспитания Корнева можно было показать, что советское государство может не только наказывать, но и прощать раскаявшихся преступников. Через три дня после опубликования “Письма к другу” ЦИК СССР издает указ о досрочном освобождении наиболее отличившихся строителей Тулонской электростанции, в том числе и Кирилла Корнева.

Принятый указ восстанавливал прощенного государством рецидивиста-уголовника во всех гражданских правах. А главное, что было особенно важно по тем временам, Кирилл должен был получить “чистый”, т.е. без отметки о судимостях паспорт. Отметим, что по установленному тогда порядку человек, освобождаемый из мест заключения, отбывший срок за политические и тяжкие уголовные преступления, получал паспорт, в котором ставилась отметка, что ему не разрешается жить в так называемой режимной местности. Такие паспорта получали те бывшие заключенные, которые, хотя и отбыли срок, но по-прежнему квалифицировались государством как “социально-опасные элементы”. Хотя какая-то часть освободившихся зэков находила способы обойти эти запрещения, но для многих тысяч граждан, имевших несчастье отбыть срок за указанные преступления, возвращение в их родные города, к своим семьям, если таковые были, становилось почти невозможным.

Кириллу повезло и в этом. Так как он показал “примерное поведение и доблестный труд” в лагере, а также потому что у него жила мать в Москве, НКВД сделал исключение из правил и выдал ему паспорт, позволяющий жить в столице. После публикации своего сочинения в “Комсомольской правде” Корнев приобрел также статус рабочего корреспондента, газета взяла над ним шефство. Более того, как рабкор “Комсомольской правды” Коренев получает (видимо, тоже в порядке шефства) статус члена Союза писателей. Это стало еще одним основанием для его возвращения в столицу.

Но на самом деле уголовное прошлое Кирилла продолжало сопровождать его и в формальном и в фигуральном смысле. В материалах уголовного дела имеются две различные версии его дальнейшей жизни в следующие несколько месяцев пребывания в Москве. Согласно утверждениям милицейских документов Корнев не смог вписаться в нормальное советское общество и упустил свое счастье. После освобождения и возвращения в Москву новоиспеченный член Союза писателей СССР не работает, пьет, гуляет, скандалит с соседями и с матерью. На счету местной милиции он числится как отъявленный хулиган и дебошир. Поэтому всего через пять месяцев после освобождения его вновь арестовывают и отправляют на очередную стройку социализма, теперь уже подальше от Москвы, в край ссылки и каторги – Сибирь.6 

Однако, как утверждает в своих заявлениях его мать, а позднее привлеченный ею на помощь адвокат из Прокуратуры СССР, все изложенное в милицейских протоколах – неправда. Напротив, Кирилл после возвращения домой вел примерную жизнь, он устроился на работу и проявил себя как дисциплинированный и добросовестный работник.7  Но, в конечном итоге, истинной, как мы понимаем, была признана все-таки версия, предложенная милицией.

Корнев был арестован в ноябре 1937 г., когда развернулась очередная кампания по очистке советских городов от криминальных и социально-опасных элементов. В 1937 г. сталинские репрессии достигли своего апогея, поэтому с людьми, подобными Кириллу Корневу можно было особенно не церемониться. Как объявил ему инспектор районной милиции Соловьев, Кирилл был арестован как социально-опасный элемент, не имеющий определенного места жительства и занятий. Но, кроме того, и это было главным, он имел уже две судимости за вооруженный грабеж. Кирилл пытался протестовать, настаивая на том, что у него есть работа и место жительства и что, согласно Конституции, уголовное преследование за отбытые судимости является незаконным. Он не совершал никакого нового преступления, а его прошлое не может быть основанием для ареста.

На эти возмущенные заявления инспектор Соловьев ответил, что Конституция написана не для таких мошенников как Корнев, имеющий судимости по статьям 162 и 165 уголовного кодекса, а следовательно являющийся вором и разбойником, заслуживающим изоляции и ссылки, даже несмотря на то, что его преступления были совершены в прошлом. Начальник районного отделения милиции Гоголев, к которому Корнев обратился, также протестуя против незаконного ареста, был еще более категоричен: “Мы можем выслать тебя из Москвы и без суда; и зашлем туда, куда Макар телят не гонял”. На возражение Корнева, что в советской стране в ХХ веке не может быть таких мест, Гоголев ответил: “Мы найдем для тебя такое место, хоть на краю земли”8 .

Через два дня после ареста Кирилла его мать Софья Романовна начала хождения по инстанциям с просьбой освободить сына. Никто не мог ответить ей, за что арестован ее сын и по какой статье его собираются осудить. Но вот инспектор Соловьев объяснил все очень просто: “Ваш сын – враг народа, вор и разбойник, и мы очищаем Москву от подобных элементов”.

Корнева обратилась к районному прокурору Краснопевцеву, который и должен был бы отменить незаконный арест. Однако тот отказался это сделать, ответив ей, что прошлое ее сына является вполне достаточным основанием для его ареста.9  Не получив помощи от Краснопевцева, несчастная мать обратилась за помощью к московскому городскому прокурору Маслову. На прием к Маслову она попала уже в декабре, почти через два месяца после ареста ее сына. Маслов согласился с тем, что милиция не имела оснований арестовывать ее сына только за его прошлые судимости. Он издал приказ об освобождении Кирилла, но было уже слишком поздно. Как выяснилось, Корнев уже был приговорен постановлением “особой” милицейской тройки как социально опасный элемент к высылке из Москвы и заключению в исправительно-трудовой лагерь строгого режима. В момент издания приказа о его освобождении Корнев уже был отправлен по этапу к месту отбывания нового срока. Маслов отказался предпринять какие-либо дальнейшие действия по его освобождению, объяснив Софье Романовне Корневой, что прокуратура в подобных случаях даже не пытается спорить с НКВД.

Как бы не вел себя Кирилл Корнев за те короткие пять месяцев свободной жизни, но преступления, за которое его можно было бы вновь осудить, на этот раз он не совершал. На самом деле Кирилл просто стал одной из жертв всесоюзной кампании массовых репрессий, начавшейся летом 1937 г. Печально знаменитый приказ НКВД за номером 00447, изданный в конце июля по решению Политбюро ЦК ВКП(б) комиссаром внутренних дел Ежовым, предписывал начать массовые репрессии и расстрелы различных категорий социально-опасных элементов, куда были отнесены бывшие кулаки, члены антисоветских партий, белогвардейцы, вернувшиеся эмигранты, священнослужители, сектанты и многие другие категории населения, проходившие под общим понятием “бывшие”. Под этот приказ попадали и уголовники-рецидивисты.

Органы НКВД в каждой области или крае получали разверстку на количество людей по каждой категории, которые должны были быть арестованы и репрессированы. Выполняя эти квоты, местные работники НКВД не особенно заботились о том, кого арестовать и какие обвинения им предъявить. В архиве Прокуратуры СССР сохранился показательный пример повальных арестов, проводившихся милицией. Один из сотрудников саратовской милиции в конце 1938 г., когда была предпринята попытка несколько сократить репрессии, обратился с жалобой в прокуратуру на своего начальника, который посылал его собирать уголовников-рецидивистов на улицах, независимо от того, совершили ли они какое-нибудь преступление или нет.10 

Итак, Кирилл Корнев вначале был арестован за то, что якобы не имеет постоянного занятия и места проживания, но позднее обвинительное заключение было сформулировано по знаменитой 58 статье: он был обвинен в контрреволюционной деятельности. Видимо, выяснив, что Корнев вполне легально проживал в Москве со своей матерью, милицейские работники осознали, что обвинение в бродяжничестве против него звучит абсурдно, но, не желая отпускать его на свободу, решили изменить статью обвинения. На это решение, возможно, повлияло и поведение Кирилла после его ареста. Он не был послушным, не желал соглашаться со своим арестом и подчиняться тюремщикам, требовал свидания с прокурором, писал письма с протестами, угрожал голодовками и самоубийством, сеял среди других заключенных беспокойство и напрасные надежды на восстановление справедливости.

Как позднее объяснил Софье Романовне глава московской милиции Панов, именно эти действия и строптивое поведение Корнева стоили ему дорого. Как жестко выразился в разговоре с матерью арестованного Панов: “Он забыл свое место”. Поэтому московская “тройка” НКВД 17 ноября 1937 г. приговорила дважды судимого Кирилла Корнева к девяти годам лишения свободы в исправительно-трудовом лагере строгого режима.11  Панов заявил Софье Романовне Корневой, что ее сыну еще очень повезло, запросто могли ведь и расстрелять.

НКВД действительно постарался отправить Корнева туда, куда Макар телят не гонял. В конце декабря 1937г. Кирилл вместе с другими 2 455 заключенными оказался на строительстве железной дороги на Дальнем Востоке, на станции Известковая недалеко от Биробиджана. Лагерь, находившийся в подчинении у Бурятжелдорлага, по своим условиям труда и содержания если и отличался от дореволюционной каторги, то только в худшую сторону. Как напишет в своих позднейших показаниях Корнев, он понял, что-либо он здесь погибнет, либо должен попытаться спастись, бежав из лагеря.

В начале февраля 1938 г. ему чудом удается бежать. Пробираясь к Биробиджану, он, будучи легко одетым, простудился и с высокой температурой, видимо, в бессознательном состоянии был снят с поезда и помещен в больницу небольшого городка, где по его словам провел несколько дней между жизнью и смертью. Не имея документов, Кирилл называет себя вымышленной фамилией Туманов. Возможно, идея назваться такой фамилией возникла у него от стремления побольше напустить этого самого тумана на свое происхождение и скрыть свое истинное лицо.

Конечно, милиция должна была заинтересоваться странными обстоятельствами его появления в больнице, без каких-либо документов. Но местный следователь, посмотрев на еле живого бродягу, которому по виду оставалось несколько часов до смерти, махнул на него рукой. Но ему удалось выжить, благодаря помощи местных врачей, а затем и беспрепятственно выбраться из больницы, благодаря лени и халатности местной милиции.

После выздоровления Корнев решил направиться во Владивосток. Может быть, чтобы оттуда уже попробовать добираться на родину. А, может быть, наоборот, он надеялся бежать за пределы страны, которая была к нему столь неласкова. Но, не имея ни денег, ни документов, он был вынужден, чтобы не умереть с голоду, вновь прибегнуть к воровству.

Новый арест прервал его нелегальное путешествие. Причем на этот раз он был обвинен в убийстве. Во время ограбления квартиры Кирилл вместе с другим беглым заключенным был застигнут на месте преступления пожилой хозяйкой. Из уголовного дела неясно: кто именно – Кирилл или его подельник пустил в ход нож, но главное, что хозяйка квартиры была убита.

По обвинению в этом преступлении Кирилл проходил уже под чужой фамилией как Туманов. Похоже, следователь догадывался, что это его не настоящая фамилия и подозревал, что он был одним из беглых заключенных, но при огромном количестве побегов из лагерей пытаться установить его настоящую фамилию, видимо, было слишком сложно. Так, на нашего героя заводится еще одно уголовное дело, но теперь уже под другой фамилией. (Позднее, когда все-таки сотрудникам НКВД удалось выяснить, что действующим лицом в обоих случаях является один и тот же человек, оба дела будут объединены в одном.)

Арестованный Туманов был доставлен в центральную тюрьму НКВД в Хабаровске. На последнем допросе, где ему было предъявлено обвинение в убийстве, Кирилл заметил, что его дело следователь отложил в сторону от других дел, подготовленных к отправке в суд. Тогда Кирилл понял, что его дело не дойдет до нормального суда, а будет рассмотрено особой тройкой. Это означало, что приговор фактически предрешен – смертная казнь.

Вернувшись в камеру, обреченный узник лихорадочно искал путь к спасению. Его мог спасти только новый побег, но из тюрьмы бежать было практически невозможно. Вот если бы его отправили в лагерь, тогда шансов на удачный побег было бы больше. На его счастье соседом по камере оказался простодушный Иван Рязанов. Он уже получил свой приговор – три года за хулиганство, и в ближайшие дни должен был оправиться в лагерь. Непонятно, как удалось Кириллу уговорить Ивана на время поменяться местами и именами. Как позднее напишет в своих признаниях Кирилл, они оба надеялись, что через несколько дней после его отбытия из хабаровской тюрьмы под именем Ивана Рязанова, подмена будет обнаружена. Но Кирилл будет к тому времени уже далеко и, скорее всего на свободе, так как он задумал новый побег. А Иван, восстановив свое настоящее имя, благополучно поедет в лагерь отбывать свои три года.

Но оба они просчитались, тюремщики, видимо, не захотели досконально разбираться “кто есть кто”. Кроме того, для них само признание факта ошибочной отправки в лагерь вместо простого хулигана опасного уголовника, находившегося под следствием, грозило серьезными неприятностями. Похоже, объяснения Ивана никто не пожелал выслушать. 29 апреля 1938 г. вор и убийца Туманов, по видимому, даже без вызова обвиняемого на суд, был приговорен особой тройкой НКВД в Хабаровске к высшей мере наказания – расстрелу. А 1 июня 1938 г., как зафиксировано в документах НКВД, приговор был приведен в исполнение.12 

А Кириллу, отбывшему из хабаровской тюрьмы в исправительно-трудовой лагерь под именем Ивана Рязанова, пока везло. 19 апреля его вместе с другими заключенными доставили на пересыльный пункт недалеко от Владивостока. И здесь Кирилл, уже опытный и изобретательный заключенный, нашел возможность бежать. Направившись в район владивостокского порта, Кирилл, видимо, надеялся пробраться на какой-нибудь корабль и покинуть неприветливую Сибирь. Но тут удача покинула его.

Познакомившись в порту с разговорчивым докером Емельяном Макаркиным, Кирилл крепко выпил с ним за знакомство и завалился спать среди грузов, складированных на территории порта. Здесь и обнаружила его вечером 25 апреля 1938 г. милиция, разыскивавшая партию похищенного груза. Подозрительный бродяга без документов был, естественно, милицией арестован. При допросе Кирилл, недолго думая, назвался Емельяном Макаркиным.

Надежды Кирилла, что его отпустят, выяснив по спискам прописанных во Владивостоке, что Емельян Макаркин, действительно существует и проживает в городе, оказались тщетными. Никто не собирался дотошно выяснять подлинность его нового имени. 14 мая 1938 г. владивостокская тройка НКВД приговорила Емельяна Макаркина к трем годам заключения в исправительно-трудовом лагере. По одному из имеющихся в деле документов за воровство, а по другому – просто как социально опасного элемента.13 

Теперь Кирилл был отправлен в лагерь, расположенный недалеко от Владивостока на острове Лисий. Отсюда в сентябре 1938 г. он пишет письмо матери, подписавшись как Емельян Макаркин, якобы старинный друг их семьи. Удивительным образом, Емельян Макаркин как будто специально попался на пути Кирилла. Если бы встреченный им во Владивостоке портовой рабочий не носил бы такую “говорящую” фамилию, то Кириллу ее стоило бы просто придумать, как придумал он фамилию Туманов. Дело в том, что фамилия Макаркин по замыслу Кирилла должна была напомнить матери о словах начальника районной милиции Гоголева после его ареста в Москве в ноябре 1937 г. Ведь тогда Гоголев заявил, что ее сына зашлют туда, куда Макар телят не гонял.

В письме Кирилл описывает свою жизнь в лагере и свою работу, как это не странно, опять на административной должности. Видимо, человек он был действительно не глупый и достаточно по тем временам грамотный. Он обращается к матери как к знакомой Емельяна Макаркина с просьбой прислать одежду и продукты. Но просит не откладывать это в долгий ящик, помня, в частности, о том, что у нее есть сын, который жив и находится в точно таком же положении. В конце письма он подчеркивает, что если Софья Романовна надумает написать ответ на это письмо, то нужно сделать это в том же стиле и форме. Таким образом он пытался предупредить мать, что она должна писать письмо не Кириллу Корневу, а Емельяну Макаркину. Очевидно, что Кирилл задумал новый побег и попытался сообщить матери о том, что он жив и ждет от нее помощи.

Возможность для побега предоставилась Кириллу только через год, в ноябре 1939 г. Он серьезно заболел и был доставлен с острова Лисий в тюремный госпиталь во Владивосток. Отсюда ему удалось бежать. После побега он раздобыл паспорт на имя Михаила Федосеевича Романенко. С этим паспортом Кирилл приезжает в Хабаровск и, видимо, вспомнив о своем успешном писательском дебюте в газете “Комсомольская правда”, появляется в ее местном корпункте. Представившись бывшим корреспондентом газеты в Москве, он рассказал собравшимся коллегам, что был несправедливо осужден, отбыл срок в лагере, получил освобождение, но все его бумаги украли. Хабаровские журналисты решили выручить своего московского “коллегу”, собрав для него шестьдесят рублей, с чем он и отправился дальше. В то же время Кирилл проник в местный отдел НКВД и украл там милицейскую форму, прихватив и некоторую сумму денег.

Теперь он мог двигаться дальше в качестве сотрудника НКВД Михаила Романенко. Но удача ему на этот раз не улыбалась. Из материалов дела неясно, как это произошло, но в конце ноября 1939 г. он был арестован в Хабаровске. Милиция довольно быстро установила, что паспорт на имя Михаила Романенко фальшивый. И Кирилл не стал выдумывать для себя еще одну новую фамилию, а предпочел признаться, что он Емельян Макаркин. Под этим именем он был снова отправлен в свой лагерь во Владивостоке, где (с небольшим перерывом на еще один побег в мае 1940 г.) он и находился до декабря 1940 г., когда был вновь доставлен во Владивосток, чтобы предстать перед сотрудниками краевого управления НКВД, которые должны были принять решение о его дальнейшей судьбе.

Вернемся ненадолго в Москву. За время его странствий и злоключений мать Кирилла не оставляла попыток добиться его освобождения. Софья Романовна дошла до самых верхов правоохранительной системы СССР, обращаясь и к Ежову, а потом и к Берии, но самым удачным было ее обращение к Прокурору СССР Вышинскому. Помогло ей то, что в 1938 г. кампания массовых репрессий была приостановлена, даже были предприняты попытки восстановить законность и пересмотреть некоторые дела.

Вышинский опротестовал приговор, по которому Кирилл получил свои девять лет, подчеркнув, что у милиции не было оснований для его ареста. Таким образом, несправедливо осужденный Корнев должен был быть освобожден из лагеря и возвращен в Москву к матери. Но для этого его надо было еще разыскать. Администрация Бурятжелдорлага на запрос московских коллег ответила, что такой заключенный действительно числится в списках, но реально ни в одном из лагерей он не обнаружен. Это показывает, что в условиях массового притока заключенных система ГУЛАГа не успевала с ним справляться и поддерживать элементарный порядок учета и передвижения людей. Побег Корнева был даже не зафиксирован лагерной администрацией. Таким образом, его следы были потеряны.

Вот тогда-то, получив письмо от некоего заключенного Емельяна Макаркина, Софья Романовна поняла, что сын ее жив и находится в далеком владивостокском лагере. Она обратилась со своей догадкой в московскую прокуратуру и в Главное управление лагерями НКВД, требуя установить, действительно ли это так, и вернуть ей сына.

Видимо, работники правоохранительных органов согласились с ее предположениями. Магически действовало и решение Прокурора СССР Вышинского о прекращении уголовного дела за отсутствием факта преступления. Из ГУЛАГа НКВД во Владивосток ушло распоряжение освободить Кирилла Корнева, т.е. Емельяна Макаркина как несправедливо осужденного. Однако администрация владивостокского лагеря отказалась освободить заключенного по имени Емельян Макаркин, пока не будет установлено, что он на самом деле является Кириллом Корневым.

Проведенная во Владивостоке проверка по отпечаткам пальцев и по фотографиям показала, что Емельян Макаркин и Кирилл Корнев действительно одно и то же лицо. Тем не менее он не был освобожден. Ведь Емельян Макаркин еще не отбыл свой срок, назначенный ему тройкой НКВД во Владивостоке. Управление НКВД по Приморскому краю сообщило в Москву: “Мы получили приказ освободить Корнева, но мы не можем освободить Макаркина”. А в Москве представители прокуратуры объяснили Софье Романовне: “Как Корнев Ваш сын должен быть освобожден, но как Макаркин – должен сидеть в тюрьме”.

Ситуация с опознанием и освобождением Кирилла затягивалась еще и потому, что в это время разворачиваются репрессии против самих работников правоохранительных органов. По мере смены должностных лиц, его матери приходилось начинать все новые хождения по инстанциям. Так продолжалось больше года, пока, наконец, в январе 1940 г. Главное управление НКВД еще раз официально подтвердило, что Емельян Макаркин и Кирилл Корнев одно и то же лицо, а следовательно его нужно освободить.

Но до реального освобождения Корнева дело так и не дошло. Во время допросов во Владивостоке, призванных решить вопрос об идентификации его личности, Кирилл признался, что кроме Емельяна Макаркина он еще называл себя фамилией Туманов, под этой фамилией он находился в хабаровской тюрьме, а затем бежал оттуда, выдав себя за Ивана Рязанова. Видимо, Кирилл надеялся, что для Ивана Рязанова эта подмена не имела каких-либо серьезных последствий. Когда же дело Туманова привезли из архива хабаровского НКВД, Кирилл с ужасом увидел в нем запись, что смертный приговор по делу приведен в исполнение, а на его анкету приклеена фотография Ивана Рязанова.

Итак, работники приморского управления НКВД обнаружили, что Иван Рязанов был расстрелян за убийство, совершенное, по-видимому, Корневым. Следовательно на счету Корнева уже два погибших человека: в смерти одного из них он виновен непосредственно, а в смерти другого – косвенно. В такой ситуации об освобождении Корнева не могло быть и речи. Дело Корнева с его многочисленными превращениями было передано в начале мая 1941 г. на рассмотрение Особого совещания НКВД. Учитывая, что первоначальный арест Корнева был незаконным, Особое совещание решило все же отменить смертный приговор и направить его дело на рассмотрение обычного суда.

Это решение является последним документом, имеющимся в уголовном деле. Какова была дальнейшая судьба несчастного Кирилла Корнева нам не известно. Скорее всего, он должен был получить новый срок. Впрочем, можно только сказать, что шансов остаться в живых в далеком владивостокском лагере у него было, может быть, даже больше, чем если бы ему удалось вернуться в Москву. Тем более, что в связи с вскрывшимися обстоятельствами он, скорее всего, вновь находился бы в заключении, в тюрьме или лагере.

В июне 1941 г. немецкие войска вторглись на территорию СССР, а в октябре уже подходили к окраинам Москвы. Для многих узников советских лагерей и тюрем, причисленных к особо опасным, приближение немецких войск к месту их заключения грозило смертью. Сотрудники НКВД при отступлении считали своим долгом не дать особо опасным преступникам шанс перейти на сторону врага и вершили скорую расправу, не особо вникая в детали уголовных дел и приговоров.

Рассмотренные выше случаи относились к людям, являвшимися хотя и очень изобретательными, но в сущности достаточно обычными уголовниками. Но наиболее амбициозные и талантливые самозванцы, не довольствуясь мелкими кражами и подачками, могли играть по крупному и ставить перед собой весьма высокие цели. Один из таких авантюристов, например, достиг всесоюзной известности и вполне официально был объявлен Героем Советского Союза. Случилось это в 1940 г. после не совсем удачной для Советского Союза войны с Финляндией. Документы, связанные с этим выдающимся случаем, были обнаружены одним из авторов (В.И.Исаевым) во время исследовательской работы в архиве бывшего ЦК ВЛКСМ.14 

Прежде всего, для понимания этой истории стоит представить морально-психологическую атмосферу, сложившуюся в советском обществе в те годы. После репрессий 1937-1938 гг. общество понемногу приходило в себя. Недавняя истерия всеобщей подозрительности, постоянной проверки анкетных данных каждого гражданина СССР и классового происхождения всех родственников, вплоть до седьмого колена, порядком всем надоела и измотала нервы. Теперь хотелось надеяться, что всех врагов уже выявили и отправили в места не столь отдаленные. Людям хотелось верить, что вокруг остались только свои, по крайней мере, что уж точно свои те, у кого в кармане партийный или комсомольский билет.

Видимо, подобными настроениями как раз и можно объяснить событие, случившееся в марте 1939 года, после которого эта авантюрная история из мелкого мошенничества стала перерастать в грандиозный фарс. Без тщательной, обычной для тех времен проверки анкетных данных и представленных личных документов в число сотрудников редакции “Комсомольской правды” был принят молодой человек, представившийся как Валентин Петрович Пургин.

На заседании редколлегии вопрос о его приеме не был предметом больших дискуссий, биография и анкетные данные будущего сотрудника не вызвали у членов редколлегии никаких подозрений. Происхождение не дворянское, а самое что ни на есть пролетарское, родился в рабочей семье на Урале, комсомолец, бывший студент Военно-Транспортной Академии в Свердловске. В декабре 1938 года приехал в Москву, работал корреспондентом заслуженной пролетарской газеты “Гудок”.

К тому же и сам председательствующий на редколлегии товарищ Полетаев, исполнявший на тот момент обязанности редактора газеты, уже успел лично познакомиться с кандидатом. Сколько выпили и где, об этом Полетаев редколлегии, конечно, не докладывал, но заявил, что Пургин – парень что надо. На робкое напоминание начальника отдела кадров Баранова, что хорошо бы все-таки проверить кандидата по всей форме, Полетаев бодро возразил: “Да что там проверять, я сам его знаю, вот тут еще есть рекомендательное письмо от начальника Военно-Транспортной академии, где про него все написано”. В общем, приняли, поздравили нового коллегу и разошлись по своим рабочим местам сеять “разумное, доброе, вечное”.

А если бы взялись серьезно проверять документы и рекомендации Пургина, то выяснилось бы, что все представленные им бумаги – чистой воды “липа”. Представший перед членами редколлегии бойкий молодой человек жил под чужой фамилией, вовсе не оканчивал средней школы, а также и других учебных заведений, но, тем не менее, уже прошел богатую школу жизни.

Вор-рецидивист, аферист и мошенник Валентин Петрович Голубенко, родившийся в 1914 году, первый раз был осужден к лишению свободы в 1933 году в совсем юном возрасте – в 19 лет. Прослушав первые “университетские” курсы у известных воров в законе, прославленных мошенников и других заслуженных “профессоров” криминального мира, Голубенко, выйдя на свободу, активно стал соединять теорию с практикой. В этом он так преуспел, что в 1937 году за воровство, подлог и мошенничество вновь оказался за решеткой.

В 1937 г. НКВД был занят в основном поимкой и посадкой врагов народа, самая популярная и ходовая тогда статья уголовного кодекса – знаменитая 58-я. Лагеря были переполнены, надежную охрану все возрастающего количества зеков не успевали обеспечить. Видимо, это и помогло уголовнику Владимиру Голубенко уже в том же 1937 году бежать из дмитровских лагерей, находившихся недалеко от Москвы.

Приобретенные в криминальном мире навыки, благодаря которым в его кармане появился фальшивый паспорт на имя Владимира Петровича Пургина, изготовленный из настоящего, похищенного в поезде у случайного попутчика, помогли беглому зеку легализоваться. Правда, по новому паспорту он стал моложе лет на пять, но тем больше шансов для него открывалось. А собственная изобретательность и не лишенная некоторых талантов натура действительно давали Голубенко шанс начать свой жизненный путь заново.

Но отказываться от уже определившихся принципов своей жизни – не трудиться, а красиво жить за счет воровства и мошенничества, – новоиспеченный гражданин Пургин вовсе не собирался. Скорее всего, он решил: для того, чтобы иметь возможность легко и обеспеченно жить, надо пробиваться в ряды тех, кто в обществе занимает ведущие позиции. Для этого надо быть в комсомоле, партии, желательно иметь солидный диплом об образовании. Но для этого вовсе необязательно учиться или много работать: ведь с его опытом любые документы можно изготовить самому.

Так беглый вор-рецидивист Голубенко начинает свой путь наверх. В 1938 году он уже житель уральского города Свердловска, студент тамошней Военно-Транспортной Академии. Творческая натура приводит его на журналистское поприще, он становится корреспондентом местной железнодорожной газеты “Путевка”. Первые шаги в будущей головокружительной карьере сделаны, однако его не покидают опасения: вдруг кто-нибудь начнет проверять его происхождение, выяснять классовое лицо родственников. Тогда все может рухнуть в один момент.

Голубенко-Пургин решает начать движение наверх подальше от того места, где состоялся старт его новой биографии. Лучше всего перебраться в Москву, где затеряться легче, а возможностей для мошенничества больше. К тому же документы, по которым он жил в Свердловске, на новом месте уже будут восприниматься с большим доверием, легче сойдут за настоящие.

Пакет изготовленных им документов Пургин решил еще подкрепить кое-какими бумагами. Для этого пригодилась похищенная им печать инженерно-строительного факультета свердловской Военно-транспортной академии. Пургин сочинил сам на себя хвалебную характеристику, рекомендательное письмо от имени начальника ВТА, в котором Пургина по состоянию здоровья предлагалось перевести из военной в гражданскую транспортную академию. Подделанный им аттестат об окончании средней школы должен был также подтверждать его высокий по тем временам культурный уровень.

Прибыв в Москву, Пургин пошел уже привычным ему путем, устроившись работать в родственную для студента-железнодорожника газету “Гудок”. Однако прославлять трудовые будни железнодорожников он не собирался, для него это было бы слишком скучным и неприбыльным делом. Душа авантюриста требовала размаха, подвигов, героической романтики.

Пургин знакомится с сотрудниками “Комсомольской правды” Аграновским и Могилевским, которые и свели его с заместителем редактора этой газеты Полетаевым. Идея перехода в “Комсомольскую правду” возникла, видимо, во время дружеской пирушки. А уж реализацию идеи обеспечили напористость и компанейский характер Пургина, сумевшего расположить к себе сотрудников и руководство “Комсомольской правды”.

Изданный после описанного заседания редколлегии приказ по редакции “Комсомольской правды” от 17 марта 1939 г. гласил, что Пургин назначен помощником заведующего военным отделом. Отсюда для него открывалась широкая дорога к журналистской, а, может быть, и к военной славе.

С самого начала работы в “Комсомольской правде” Пургин стал создавать вокруг себя ореол таинственности. Эту завесу таинственности он слегка приоткрывал, намекая на свою связь с “органами”. Упоминалось и о выполненных им особых заданиях, за которые он удостоен наград, но о которых он якобы не может рассказать. Иногда Пургин появлялся в редакции с орденом Красного Знамени, а на расспросы – за что награжден, смущенно улыбаясь, отвечал: “У нас зря не награждают”.

Так что для работников “Комсомольской правды” не было большой неожиданностью, когда в июле 1939 г. в редакцию “Комсомольской правды” прибыл фельдъегерь особой правительственной связи и вручил начальнику отдела кадров Баранову строго секретный пакет. На пакете значилось, что он послан из Наркомата обороны СССР, а в верхнем правом углу в четко очерченной рамочке было добавлено: “По прочтении сжечь”. Такой способ обращения с документами, возможно, должен был бы насторожить работников редакции. В то же время сведущие люди знали, что партийные секретные документы, поступившие по фельдсвязи, действительно после расшифровки сжигались. Так что и фельдъегерь, и секретный пакет, и порядок его уничтожения были приняты начальником отдела кадров Барановым за чистую монету.

Письмо Наркомата обороны предписывало редакции “Комсомольской правды” направить Пургина в командировку на Дальний Восток, где ему предстояло наряду со сбором материала для газеты выполнить некое особое задание. Разумеется, командировку Пургину оформили и он отбыл, правда, в направлении, так и оставшимся неизвестным для его коллег. Как позже рассказывал Пургин, ему пришлось помогать монгольским братьям отбивать наглую вылазку японских милитаристов на р. Халхин-Гол, которых советско-монгольские войска в августе 1939 г. разгромили и вышвырнули с территории Монголии.

Осенью 1939 г. в редакцию “Комсомольской правды” пришло письмо из военного госпиталя, судя по штемпелю, расположенного где-то вблизи Иркутска. В нем сообщалось, что Пургин геройски вел себя в боях с японской военщиной, был ранен и сейчас находится на излечении в госпитале. Принимая во внимание важность персоны военного корреспондента, руководство госпиталя, видимо, не считая себя компетентным провести полностью весь курс лечения Пургина, сообщало, что принимает усилия для его транспортировки в Москву самолетом.

Работники “Комсомольской правды”, воодушевленные сообщением о подвиге своего корреспондента, отправили в госпиталь срочную телеграмму с поздравлениями и пожеланиями скорейшего выздоровления герою. Позднее, уже в конце 1939 г. на груди Пургина появится орден Ленина, которым он был награжден якобы за подвиги в боях с японцами. Правда, как ни странно, в орденской книжке было записано, что к ордену его представили почему-то по решению командования части, дислоцированной совершенно в другом месте – на западной границе СССР.

Несуществующие раны борца с японским империализмом затянулись на удивление быстро. Уже в ноябре 1939 г. Пургин получает новую командировку: теперь он направлен военным корреспондентом на Белорусский фронт. У читателя может возникнуть недоумение: какой Белорусский фронт мог существовать в 1939 г.? Однако именно так в газетах обозначались области Западной Белоруссии, занятые Красной Армией в результате “освободительного похода” против разбитой Гитлером Польши.

Находясь в частях, дислоцированных в районе Гродно, Пургин ухитрился похитить бланки отдельной 39-й дивизии особого назначения, подчиненной Наркомату Военно-морского флота. Используя эти бланки, мошенник отправил в редакцию “Комсомольской правды” письмо от командования части с благодарностью, в котором описывались его вымышленные подвиги. Также Пургин успел изготовить дубликат печати 39-й дивизии, ничем не уступавший подлиннику.

Что касается его обязанностей как военного корреспондента, то на это у него, видимо, уже просто не хватало времени. Под репортажами о действиях Красной Армии в период “освободительного” похода, публиковавшихся в “Комсомольской правде”, его фамилия не значилась. Лишь 5 декабря 1939 г. в подборке материалов “Комсомольской правды” о подвигах героев, выполнявших свой долг по защите СССР на ставших многочисленных к тому времени театрах военных действий, был помещен и его небольшой очерк.

В нем рассказывалось о подвиге водителя тягача артиллерийского орудия, якобы чудом сумевшего не только вырваться без оружия из лап окруживших его польских солдат, но и уложить кучу врагов. Очевидная вымышленность рассказанной истории позволяет предполагать, что, скорее всего, Пургин придумал ее, уже находясь в Москве и пытаясь доказать, что не зря ездил в командировку. Кстати, немыслимые ситуации, описанные Пургиным в этом очерке, потом во многом повторятся в рассказах о тех невероятных подвигах, за которые он будет удостоен звания героя.

Очерк был сработан настолько топорно, настолько близко к тем рецептам, которые О.Бендер продавал “шакалам ротационных машин”, как будто он был списан со страниц “Золотого теленка”. Это дает основания все же предполагать знакомство Пургина со своим литературным собратом. Да и вряд ли мог Пургин, числясь корреспондентом “Гудка” и “Комсомольской правды”, хотя бы в пересказах коллег не услышать о многочисленных перевоплощениях великого комбинатора, в том числе выступавшего и в роли наставника советских журналистов. Восхитившись изобретательностью своего литературного предшественника, Пургин, наверное, воспользовался советами О.Бендера, а заодно для себя решил, что и он не хуже Остапа сумеет всех надуть.

Пургин, стремясь утвердить в глазах окружающих свой образ героя-разведчика, решил еще убедительнее доказать свои заслуги, “наградив” сам себя высшим по тем временам орденом Ленина. Так как наградные бланки были оформлены от имени командования 39-й дивизии, находившейся на западе СССР, а Пургину, как он считал, полагался орден еще за “подвиги” на восточных рубежах, то он, чтобы не запутаться, говорил всем, что у него два ордена Ленина.

Но и этого Пургину уже казалось мало. Легкость, с которой он совершал “подвиги” и сам себе выдавал за них награды, видимо, вскружила ему голову, – он решил замахнуться на самое высокое звание – Героя Советского Союза.

В декабре 1939 года через соответствующий отдел “Комсомольской правды” Пургин направляет в редакцию “Правды” запрос на получение типографского клише с выпиской из Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении. В полученном клише имелось изображение печати Верховного Совета, которое он скопировал, чтобы изготовить фальшивую орденскую книжку, якобы подтверждавшую такую необычно высокую “орденоносность” Пургина. В своей новенькой орденской книжке Пургин записывает себе два ордена Ленина, но на фотографии, которая сопровождала очерк о нем в связи с присвоением звания Героя, у него на груди только один орден Ленина и орден Красного Знамени. Видимо, все как-то не удавалось ему “разжиться” еще одним орденом Ленина. Может быть, тогда он и решил заполучить его почти законно, вплотную занявшись своим производством в Герои Советского Союза.

Для еще более полного соответствия высокому званию Героя Пургин решил вступить в ряды ВКП(б). Изготовить необходимые для этого две рекомендации от старых большевиков для него было пустяком. В конце 1939 г. партийное собрание редакции “Комсомольской правды” единогласно принимает решение – рекомендовать Пургина кандидатом в члены ВКП(б).

Теперь у Пургина – героя-разведчика, кавалера то ли двух, то ли трех орденов, было почти все необходимое для производства себя в Герои Советского Союза. Правда, для этого еще не хватало громких подвигов, но за этим у наследника и продолжателя дела Хлестакова и О.Бендера остановки не предполагалось.

В 1939 г. Советский Союз, воплощая в жизнь договоренности между Сталиным и Гитлером о разделе Европы по секретному протоколу к Пакту о ненападении с Германией, по существу вступил во Вторую мировую войну. Были заняты территории разгромленной Польши, присоединены прибалтийские республики. Почти по всем позициям секретного протокола Сталину удавалось реализовать свои планы; осечка получилась только в Финляндии, война с которой началась в ноябре 1939 г.

Предполагая совершить еще несколько “геройских подвигов” в ходе советско-финской войны, Пургин вновь сам себя отправляет в командировку к месту военных действий. При этом новая его командировка, как и предыдущие, оформляется весьма своеобразно. В январе 1940 г. фельдегерь вновь приносит в редакцию “Комсомольской правды” письмо, напечатанное на бланке отдельной 39-й дивизии, в котором предлагалось: отправить Пургина в Ленинград со спецзаданием, а если через три месяца он не вернется, считать его откомандированным на учебу в Транспортную академию. Очевидно, что Пургин на всякий случай готовил себе пути возможного исчезновения из состава сотрудников “Комсомольской правды”.

Подобная непредсказуемость в исходе командировки одного из работников газеты заставила начальника отдела кадров Баранова выразить сомнение в приемлемости и законности таких необычных условий. Может быть, запрос командованию 39-й дивизии и поставил бы точку в этой истории, позволил бы пресечь дальнейшее восхождение авантюриста к вершинам славы. Но за Пургина горой встал член редколлегии газеты Финогенов: “Да как вы не понимаете, – объяснял он Баранову, – это же не просто наш корреспондент; Пургин ведь разведчик, он уже не раз выезжал на спецзадания, награжден орденами... Да о чем тут говорить?!”. В итоге Пургину оформили командировку на срок с 24 января по 25 апреля 1940 г., закрыв глаза на явную абсурдность продиктованных им условий.

Для кого-либо другого из корреспондентов “Комсомольской правды” подобный порядок выезда и возвращения из командировки был бы, конечно, недопустим. Но ведь это был Пургин, имевший какое-то таинственное отношение к “органам”, герой-разведчик. Хотя никаких официальных бумаг о принадлежности Пургина к каким-либо органам НКВД или Наркомата обороны никто в руках не держал, для сотрудников газеты в этом сомнений почти уже не было.

С 24 января 1940 г. Пургин якобы находился в рядах действующей армии на финском фронте. Но на самом деле, в отличие от его предыдущих поездок, на этот раз Пургин даже не утруждает себя отъездом для имитации командировки. Он продолжает находиться в Москве, живет на квартире у одного из своих приятелей и коллег по “Комсомольской правде” Могилевского. Вместе с ним и еще одним своим близким приятелем – корреспондентом “Комсомольской правды” Аграновским авантюрист и мошенник просаживает полученные командировочные, наслаждаясь “красивой жизнью” в ресторанах и пивных столицы.

Война с Финляндией закончилась крушением планов Сталина о возвращении и этой бывшей территории Российской империи в состав СССР. Непропорционально большие по сравнению с финскими потери Красной Армии могли вызвать недоумение населения, и, что могло быть особенно опасно для Сталина, недовольство в армии. Стремясь заглушить ропот недовольства и разочарования, задобрить военных, после заключения мира с Финляндией власть буквально засыпает участников финского похода наградами. В газетах в течение марта, апреля и даже мая 1940 года регулярно публикуются длинные списки награжденных. Все эти массовые награждения оставляют впечатление поспешности и показухи. Видимо, так Сталин пытался и своим и чужим доказать, что это все-таки был героический поход и славная победа.

Вот тут-то Пургин и решил, что обстановка для производства себя в герои очень подходящая; плод уже созрел – пора срывать. В марте 1940 г. в Наркомат ВМФ поступает наградной лист на бланке особой 39-й дивизии, заверенный печатью и подписями командования части. За героизм и отвагу, проявленные в боях с белофиннами, командование части представляло младшего командира (было тогда такое звание) Пургина Валентина Петровича, являвшегося одновременно и заместителем заведующего военным отделом “Комсомольской правды”, к званию Героя Советского Союза.

Работники наградного отдела Наркомата ВМФ, просмотрев документы Пургина, уже неоднократно награжденного орденами СССР, занимавшего солидную должность в центральном печатном органе ЦК ВЛКСМ, решили, что перепроверять, как было принято, подобное представление нет необходимости. В Президиум Верховного Совета СССР в числе многих других представлений ушло и представление на Пургина, а 21 апреля 1940 г. был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении военнослужащих Наркомата ВМФ. В списке из пятнадцати фамилий значился и Пургин Валентин Петрович, ему было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали “Золотая звезда”.

Указ опубликован в “Комсомольской правде” 22 апреля 1940 г. Казалось бы, газета должна была бы отреагировать на награждение своего сотрудника большой статьей, поздравлениями герою, но вместо этого – молчание. Причина, скорей всего, в том, что никто в газете не знает, что же за подвиги совершил новоиспеченный герой. А самого его в редакции похоже еще не видели. Как и положено герою, в апреле 1940 г. Пургин уезжает залечивать раны и восстанавливать силы в Сочи, в один из лучших санаториев СССР. Карьера Пургина достигла своего апофеоза, теперь для него пришла пора пожинать лавры.

И только ровно через месяц, 22 мая в “Комсомольской правде” появляется большая статья о Пургине, написанная И.Аграновским. Скорее всего, они писали ее вместе. Картины рукопашных сражений героя с финнами, в которых он уложил то ли десяток, то ли два десятка врагов, очень уж похожи на нарисованные Пургиным в упомянутом выше очерке, опубликованном 5 декабря 1939 г.

Описанию жизни героя предшествовало заявление автора очерка И.Аграновского, что писать о Пургине трудно, он старается никогда не рассказывать о себе и о своих подвигах. Что же, зная истинную причину “скромности” Пургина-Голубенко, это нетрудно понять. Тем не менее, в очерке было перечислено столько подвигов, что хватило бы на две биографии героев.

Уже в восемнадцать лет Пургин якобы совершает свой первый подвиг на дальневосточной границе, там же он получает и первое ранение. Родина награждает его орденом Красного Знамени. А в двадцать с небольшим он уже военный корреспондент “Комсомольской правды”, и тут подвиги и ордена посыпались один за другим. По утверждению Аграновского, как военный корреспондент пишет Пургин еще неровно, но получше многих старых журналистов. Но печатается мало: во-первых чересчур требователен к себе, а во-вторых, некогда ему, особые задания надо выполнять.

Очерк сопровождала фотография героя, на которой симпатичный молодой человек одетый в гимнастерку, с двумя орденами на груди, с типично славянским лицом, высоко зачесанными назад волнистыми волосами улыбался читателям “Комсомольской правды” открытой улыбкой комсомольского вожака или активиста.

Понимал ли беглый уголовник Голубенко как рискует, выставляя свою физиономию на всесоюзное рассмотрение?! Но то ли он уже не смог отказаться, как всегда прикрывшись принадлежностью к “органам”, то ли почувствовал себя настолько безнаказанным...

В конечном итоге афериста, как и его литературных собратьев, подвела неуемная жажда признания.

Скорее всего, кто-то из работников НКВД все-таки узнал по опубликованному фото во вновь испеченном герое беглого зека. А может быть, кто-то из настоящих воинов, участвовавших в сражениях с финнами, заподозрил вранье в описании невероятных подвигов Пургина и отправил в соответствующие органы письмо, в котором выразил свое недоумение: дескать, воевал в тех местах, но о герое Пургине почему-то ничего никогда не слышал.

Даже поверхностной проверки оказалось достаточно, чтобы выяснить: все геройские подвиги Пургина – выдумка чистой воды. Начали копать глубже, – и обнаружили, что произвели в Герои беглого вора и мошенника. В июле 1940 г. аферист был арестован, а уже в августе 1940 г. Военная Коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела его дело и приговорила Голубенко (Пургина) к расстрелу, разумеется, лишив звания Героя и всех других состряпанных им самим наград. В сентябре 1940 г. приговор был приведен в исполнение.

 

КОНЕЦ

Эхо этой “блестящей” карьеры еще долго гуляло по коридорам и кабинетам причастных к ней организаций. Военная Коллегия Верховного Суда направила в ЦК ВЛКСМ частное определение, в котором указала на недопустимую халатность работников “Комсомольской правды”. Правда, в направленном только 10 января 1941 г., (т.е. уже значительно позже после расстрела Пургина), документе почему-то говорилось, что Пургин осужден к длительному сроку заключения.15  Возможно, на фоне того, что столько уже людей казнили за эти годы, старались без нужды об этом не упоминать.

После заседания ЦК ВЛКСМ, на котором состоялся “подробный разбор полетов”, а точнее, “пролетов” на сотрудников редакции посыпались выговоры, понижения по службе. В постановлении ЦК ВЛКСМ, специально принятом по этому поводу, говорилось об имевших место в редакции “Комсомольской правды” потере бдительности, семейственности, бытовом загнивании и коллективных попойках.

Особенно не повезло в этой истории друзьям и коллегам “талантливого корреспондента” – Могилевскому и Аграновскому. Оба они были осуждены к лишению свободы как пособники мошенника. Работники Наркомата ВМФ также были наказаны за потерю бдительности и недостаточную проверку наградных документов.

Наверно, и находясь в тюрьме под следствием и в ожидании расстрела, Пургин-Голубенко продолжал выдавать себя за Героя Советского Союза, которого осудили несправедливо. Тем более, что и в самом деле таких героев к тому времени в тюрьмах и лагерях Советского Союза накопилось уже предостаточно.

Как нам представляется, эта невероятная история и стала возможной потому, что в атмосфере чрезмерной подозрительности, на фоне крушения карьеры и судеб многих настоящих героев, фальсифицированных судебных процессов, сомнительных с правовой и нравственной точки зрения “освободительных походов” Красной Армии нашему герою легко было действовать. А мнимая причастность к НКВД послужила талантливому последователю О.Бендера надежным прикрытием.

Как любили тогда повторять печатные и устные рупоры советской пропаганды, наше героическое время требует и рождает героев. К этому можно добавить, что ложь и несправедливость, порождаемые сталинским режимом в очень больших количествах, рано или поздно должны были привести и к появлению фальшивых героев. Иначе говоря, в истории, произошедшей с Голубенко, время нашло своего героя, а герой нашел и использовал свое время.

Описанные здесь авантюрные истории показывают, что деятельность самозванцев в те годы стала возможна, во-первых, из-за отсутствия строгого контроля за служебной документацией, жестко установленной процедуры проверки идентичности граждан, прежде всего, командированных по служебным делам. А во-вторых, благодаря довольно высокой свободе передвижения людей по территории страны. Советское государство, отменив в 1922 г. согласно положениям Конституции, принятой в 1918 г., паспорта и прописку, лишь последовало примеру большинства европейских демократических государств. Но с нарастанием тоталитарных тенденций в советском обществе и государстве свобода передвижения населения неизбежно должна была попасть в тиски различных ограничений.

Введение в СССР в декабре 1932 г. паспортной системы и прописки призвано было, в частности, воспрепятствовать нерегулируемому государством передвижению населения, усилить борьбу с преступностью, а в целом отражало стремление сталинского руководства страны и партии к жесткому контролю за состоянием общества и за деятельностью отдельной личности.

В действительности задача сокращения преступности оказалась трудно решаемой, а цель установления тотального контроля за жизнедеятельностью всего населения так и осталась недосягаема. Огромные массы людей, сорванные с насиженных мест форсированной индустриализацией и насильственной коллективизацией, перемещались в это время по территории страны, обходя и игнорируя установленные государством правила и нормы. В этом бурлящем котле, где плавились и сгорали множество человеческих жизней, безжалостно ломались судьбы и семьи, надежды и чаяния тысяч и миллионов людей, предприимчивые авантюристы находили иногда совершенно неожиданные способы выжить, а то и добиться успеха.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 1. Работа В.И.Исаева по данной теме осуществлялась при поддержке РГНФ (грант 03-01-00777а).

 2. ГАРФ, ф.9415, оп. 5, д. 489. л. 38 – 50.

 3. ГАНО. Ф.47, оп.5, д.161, л.18 – 26.

 4. ГАРФ, Ф.8131, оп. 37, д. 132.

 5. Все фамилии изменены в связи с тем, что описываемые события происходили менее, чем 75 лет назад.

 6. Там же. Л.8-9.

 7. Там же. Л.37.

 8. Там же. Л. 98.

 9. Там же. Л.9

 10. Marc Junge, Rolf Binner. Tabelle zum Befehl 00447. Ms., s.6

 11. ГАРФ. Ф..8131, оп. 37, д. 132, л 72.

 12. Там же. Л.212-213

 13. Там же. Л.143, 155.

 14. РГАСПИ. Ф., м-1.оп.23,д.1461,л.31-46,104-107.

 15. Там же, л.104.