Кафе футуристов

«Кафе футуристов» – кафе, размещавшееся в Настасьинском переулке в доме №52/1 (в помещении бывшей прачечной) и действовавшее с осени 1917 года по 14 апреля 1918. Оно было основано В. Каменским и В. Гольцшмидтом, а субсидировалось Н. Филипповым, наследником знаменитого владельца пекарен и булочных Д. Филиппова. Здесь бывали братья Бурлюки, А. Кусиков, А. Луначарский, Т. Мачтет, В. Маяковский, И. Северянин, И. Соколов, С. Спасский, В. Шершеневич и другие.

     В 1917 году кафе было нетрудно найти: «В переулке разбитые газовые фонари не горели, но в темноте сверкал оригинальный фонарь, выхватывающий из мрака черную дверь, где карминными буквами было написано название кафе, пронзенное зигзагообразной стрелой»[i].

     Интерьер кафе был необычным: комната с низким потолком, пол, усыпанный опилками, грубой работы столы, струганные деревянные скамьи. На черной стене был нарисован огромный багровый слон с поднятым хоботом, бюсты женщин, судя по объему и росту, великанш, головы, глаза и крупы лошадей. Все эти изображения пересекали линии всех цветов радуги. На стенах были и надписи, например: «Доите изнуренных жаб», «К черту вас, комолые и утюги», а над женской уборной: «Голубицы, оправляйте свои перышки».

     Среди выступавших в кафе можно назвать Д. Бурлюка, который утверждал, что ему нравится беременный мужчина, В. Каменского, читавшего отрывки из поэмы «Стенька Разин – сердце народное». Здесь же пел А. Вертинский, танцевала испанский танец артистка Зимина.

      С. Спасский так описывал обстановку в кафе: «И вот – длинная низкая комната, в которой раньше помещалась прачечная. «Как неуклюжая шкатулка, тугой работы кустаря». Земляной пол усыпан опилками. Посреди деревянный стол. Такие же кухонные столы у стен. Столы покрыты серыми кустарными скатертями. Вместо стульев низкие табуретки.

      […] Между тем в кафе было тихо. Небольшая группа в углу. Кусиков, цепкий, тонкий, горбоносый. Елена Бучинская – актриса и чтица. Еще два-три завсегдатая. […]

      Я уселся за длинным столом. Комната упиралась в эстраду. Грубо сколоченные дощатые подмостки. В потолок ввинчена лампочка. Сбоку маленькое пианино. Сзади – фон оранжевой стены. […]

    Публика съезжалась поздно. Главным образом, после окончания спектаклей. Программа сохранялась постоянная. Два-три романса певицы и Климова. От меня требовалось два стихотворения. Маяковский – глава из только что написанного «Человека», «Ода Революции» и отдельные стихотворения […].

     Такова была схема каждого вечера. Схема достаточно скудная. Что же заставляло разноплеменную публику протискиваться в узкую дверцу кафе? Буржуи, дотрачивающие средства, анархисты, актеры, работники цирка, художники, интеллигенты всех мастей и профессий. Многие появлялись тут каждый вечер, образуя твердый кадр «болельщиков». С добросовестным, неослабевающим упорством просиживали от открытия до конца»[ii].

      Странными были не только посетители: «И такая же двусмысленная пестрота была и среди выступающих на эстраде. Лозунг «эстрада всем» давал простор для всевозможных вылазок. Вот читает поэт, автор сборника, называвшегося «Сады дофина». Сборник посвящен какому-то великому князю. Правда, наборщики отказались набрать титул. В посвящении значится только имя и отчество, но они расшифровываются легко. В одном из стихотворений некий маркиз возглашает с эшафота: «Проклятье черни». Поэт картаво декламирует перебирая янтарные четки*. […]

    В один из метельных вечеров в кафе вошли продавцы газет. Студент и две девушки, по виду, вероятно, курсистки. Как выяснилось, это сторонники учредительного собрания, и газета их издана каким-то комитетом, агитирующим за разогнанного «хозяина земли русской». Бурлюк купил все газеты оптом.

     Затем он поднялся на эстраду, разорвал газеты, швырнул их и растоптал.

-          Мы не станем поддерживать мертвецов.

       Продавцы кричали, часть публики возмущалась. Маяковский одобрил Бурлюка, назвав себя безоговорочно большевиком»[iii].