"Класс - он тоже выпить не дурак"

Солидарность – 2002 - №16

«Класс – он тоже выпить не дурак»

Орлов И.

Какая же это будет веселая жизнь,
если не будет хватать хорошего пива и
хорошего ликера?
А.И. Микоян

УТОПИЯ ВСЕОБЩЕЙ ТРЕЗВОСТИ

    Вынесенная в заголовок строчка из стихотворения Владимира Маяковского в образной форме подчеркивает то обстоятельство, что повседневность российского рабочего класса тесно связана с употреблением спиртных напитков. Не стали исключением и первые послереволюционные десятилетия, прошедшие под знаком разрушения старого общества и строительства “светлого будущего”, в котором не должно было остаться места таким пережиткам “проклятого прошлого”, как пьянство. При этом априори предполагалось, что в новом обществе пристрастие рабочего люда к спиртному исчезнет как по мановению волшебной палочки по причине отсутствия социальных корней оного. Казалось, что общественное неравенство было устранено уже в 1917 году, а социальная неустроенность остается уделом остатков эксплуататорских классов.

     Тем не менее, революционные потрясения активнейшим образом подпитывали две взаимосвязанные тенденции: искаженный революционной эпохой хозяйственный интерес одних (самогоноварение и спекуляция спиртным) и потребность в социальной наркотизации других. Уже весной 1917 года в Петрограде мадера из-под прилавка продавалась в десять раз дороже ее цены. Наряду с распространившейся спекуляцией спиртом это вело к массовому озлоблению рабочих на спекулянтов и к широкому распространению в пролетарской среде примитивных антибуржуйских настроений. Однако и большевики вплотную столкнулись с “пьяной проблемой” уже в первые дни переворота. Заурядными стали сцены осады и разгрома винных складов тысячными толпами солдат, рабочих и простых обывателей, истомленных долголетним воздержанием и жаждой. Погромная волна продолжалась несколько месяцев и была закончена лишь после того, как все винные склады были уничтожены.

    Поначалу новая власть не собиралась заниматься сферой производства и потребления алкоголя. Декрет Совнаркома декабря 1919 года “О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ” в определенной мере подтверждавший “сухой закон” 1914 года, скорее был продолжением политики широкомасштабной национализации, нежели антиалкогольной акцией. Явной идеализацией облика рабочего класса была сопровождавшая запрет на продажу спиртного декларация об отсутствии у рабочих потребности в нем.

      Борьбой с пьянством в годы Гражданской войны лишь изредка занимались отдельные партийные и комсомольские организации. Предпринимались даже попытки проведения общественных судов над пьяницами, но все это только подтверждало ориентацию большевиков на быстрое изживание фактов злоупотребления алкоголем. В виду того что алкоголь рассматривался как часть православной обрядности, абсолютная трезвость провозглашалась нормой жизни будущего атеистического общества. А безалкогольный досуг сознательных рабочих должен быть стать антиподом повседневной жизни высших слоев царской России.

      Однако утопические воззрения большевиков на возможность пополнять бюджет без торговли вином в полной мере проявились после окончания Гражданской войны. В ленинской концепции социализма не было места спиртному как источнику добычи “легких денег”. Об этом вождь прямо заявил на Х Всероссийской партийной конференции в мае 1921 года, а в марте следующего года с трибуны XI съезда партии вообще поставил вопрос о категорическом недопущении “торговли сивухой” ни в частном, ни в государственном порядке.

“ПЬЯНСТВО ПРОЧНО ДЕРЖИТ РАБОЧИЕ ОКРАИНЫ”

     Но население страны вовсе не собиралось отказываться от спиртных напитков. В отсутствие свободной продажи водки процветало самогоноварение: в период “военного коммунизма” самогон становится настоящей национальной валютой. Не брезговали рабочие денатуратом, одеколоном, политурой и лаком.

Но настоящим бичом общественной жизни пьянство становится в годы нэпа. С окончанием Гражданской войны в рабочей среде стали возрождаться обычаи бытового пьянства: традиции “первой получки”, “обмывание нового сверла”, “спрыскивания блузы” и т.д. Рабкор из Московской губернии с горечью писал, что “в рабочей среде начинают приобретать вновь значение старые пословицы: “не подмажешь - не поедешь”, “сухая ложка рот дерет”. Не удивительно, что уже в 1922 году во многих городах довольно частым явлением стали женские кордоны у проходных в дни получки. Возобновилась и традиция ходить в гости по праздничным дням, которых в 20-е годы было немало. Прибавление к старым религиозным праздникам новых - революционных - просто давало дополнительный повод для традиционного застолья.

      Возрождение с 1922 года государственной винокуренной промышленности (в декабре в России работало уже свыше 110 таких предприятий) сопровождалось очередной вспышкой самогоноварения. В свою очередь, жесткая конкуренция в сфере производства алкоголя (самогон обходился производителю не дороже 1 копейки за градус, а рыночная цена в городе была выше в 3 - 4 раза) подтолкнула власть к усилению администрирования в этой области и ужесточению карательной практики. В ноябре 1922 года срок за изготовление и сбыт самогона был увеличен с одного года до трех, а за самогоноварение без цели сбыта и хранение спиртного предусматривался штраф до 500 рублей золотом или шесть месяцев принудительных работ. Широкую кампанию борьбы с самогонщиками (по РСФСР в 1923 году было изъято 115 тысяч самогонных аппаратов, а в 1924 - 135 тысяч) стимулировала система премиальных отчислений от штрафов. Специальное постановление правительства от 20 декабря 1922 года предусматривало поступление 50% от взысканных сумм для поощрения сотрудников милиции. Остаток делился поровну между “прочими лицами”, способствовавшими изъятию, и местными исполкомами. Сомнительно, что подобными методами можно было искоренить пьянство.

      Ни к чему не приводили и попытки вытеснить самогон продажей пива и виноградных вин крепостью до 14 градусов. Хотя в 1923 году ассортимент спиртных напитков был весьма широк (столовые и десертные вина, крепкие виноградные вина, портвейны и шампанское), но в основном горожане потребляли самогон и пиво (последнее стало любимым пролетарским напитком - в среде рабочих сложился стереотип ежедневного его потребления), тогда как потребление виноградных вин стояло на одном уровне с денатуратом и политурой. Лишь только после выпуска в продажу в декабре 1924 года напитков 30-градусной крепости (“Русской горькой” и наливок) удалось сбить волну самогоноварения в городах. Но не в деревне, где из пуда хлеба можно было выгнать 10 - 12 бутылок самогона подобной крепости.

ГОД НЕЗНАМЕНИТОГО ПЕРЕЛОМА

       Продажа водки, получившей название “рыковка” от фамилии председателя правительства Рыкова, была официально разрешена декретом правительства в августе 1925 года, а в октябре вводится казенная винная монополия. Исключительное право на приготовление и продажу 40-градусной водки получил Центроспирт, который выбросил ее на рынок по цене 1 рубль за бутылку. Но резкий рост пьянства заставил Центроспирт уже через месяц повысить стоимость водки почти в полтора раза. А это незамедлительно привело к увеличению самогоноварения. Стремясь победить конкурента в лице тайных производителей алкоголя, госорганы были вынуждены с лета 1926 года начать снижение цены на водку, доведя ее до 1 рубля 10 копеек за бутылку, что в очередной раз вытеснило самогон с городского рынка.

      Успехи в экономической борьбе с самогоноварением привели к пересмотру правовых норм. Сначала приготовление самогона для собственных нужд было переведено в разряд административных нарушений, а с января 1927 года вступил в силу новый УК РСФСР, не предусматривающий даже административных преследований за самогоноварение.

      В повседневный быт городского населения все прочнее входила дешевая и доступная водка: если в 1925 году на семью в месяц покупали в среднем 1,5 бутылки, то в 1927 - 2,4, а в 1928 - 3 бутылки. Особенно резко пьянство увеличилось в рабочей среде. В 1927 году, по данным московских профсоюзов, душевое потребление всех видов алкоголя возросло в рабочей среде в 6 раз по сравнению с потреблением в 1924 году. По материалам другого обследования, в 1927 году в крупных городах европейской части РСФСР расходы на пиво и вино только у молодых рабочих составляли 16 - 17% заработка, что в 1,5 раза превышало затраты на книги.

     Для большинства рабочих основным местом проведения досуга с середины 20-х годов становится именно пивная, где было разрешено торговать и водкой. Петербургский историк Н.Б. Лебина обнаружила в архиве весьма курьезную фотографию середины двадцатых годов, запечатлевшую группу рабочих в трактире за уставленном бутылками и стаканами столом. Над ними на стене висел портрет вождя с лозунгом “Ленин умер, но дело его живет”. Если посещение ресторана в это время было весьма дорогим удовольствием (недешево стоили и хорошие вина, продававшиеся в специализированных магазинах), то пиво и “рыковка” были более доступны по цене и потому весьма потребляемы именно в рабочей среде.

     Частично причины роста пьянства после отмены “сухого закона” носили бытовой характер, однако более явными стали элементы ретритизма (ухода от действительности) в поведении пьющих людей, особенно безработных и выдвиженцев. Не случайно бутылку в 0,1 л в рабочей среде именовали пионером, 0,2 л - комсомольцем, а 0,5 л - партийцем. За первый “полноправный” алкогольный 1925/26 хозяйственный год преступность в крупных городах подскочила в десятки раз, что зафиксировано статистикой. По донесениям политорганов второй половины 20-х годов, на Московской бирже труда безработные “ежедневно устраивают попойки, побоища, пристают к женщинам”. Алкоголизм также стал одной из причин участившихся случаев самоубийства, ставших своего рода знамением этих лет.

      Однако партийное руководство по-прежнему связывало злоупотребление спиртным с “наследием старого быта”, относя к причинам пьянства не только “буржуазную идеологию”, но и “нэпманскую стихию”. Основания для последнего, честно говоря, были. Например, в Ленинграде во второй половине 20-х годов арендаторы норовили открывать “заведения с желто-зелеными вывесками” (пивные) поближе к заводам, а в городе Гусь Хрустальный Владимирской губернии частный торговец, “идя навстречу населению”, ходатайствовал перед ЦИКом об открытии крупной оптовой торговли крепкими напитками. Тем не менее, корни алкоголизма лежали, несомненно, глубже сферы классового противостояния.

“НЕ ПЕЙ! С ПЬЯНЫХ ГЛАЗ ТЫ МОЖЕШЬ ОБНЯТЬ СВОЕГО КЛАССОВОГО ВРАГА!”

     Плакат с таким призывом, описанный Михаилом Зощенко в рассказе “Землетрясение”, как нельзя лучше отражает политизированный характер деятельности созданного в феврале 1928 года “Общества по борьбе с алкоголизмом”. ОБСА добилось принятия Постановления СНК РСФСР от 29 января 1929 года о запрещении открывать новые торговые точки по продаже водки, торговать ею в праздничные и предпраздничные дни, в дни зарплаты и в общественных местах, продавать спиртное несовершеннолетним и пьяным, а также вести алкогольную пропаганду.

      Показательно то обстоятельство, что в 1929 году в Ленинграде власти разгромили трезвенническую секту чуриковцев, четверть членов которой составляли молодые ленинградские рабочие и которая пользовалась большой популярностью в пролетарской среде. В целом для антиалкогольной кампании того времени стал характерным публичный отказ от потребления спиртного. Например, в апреле 1928 года рабочие Балтийского завода выдвинули лозунг: “Бросим пить - пойдем в театр-кино”. Но подобное единодушие, созвучное решениям партийных органов, скорее свидетельствовало о нарастающем конформизме населения, нежели об осознанном движении за трезвость. Возобновленная же милицией с начала 1928 года противосамогонная деятельность, носившая ярко выраженный карательный характер, была тесно связана с провалом хлебозаготовок осени-зимы 1927 года.

     Уже в начале 30-х годов борьба с пьянством стала постепенно сходить на нет. Сначала власти поддержали задуманную ОБСА кампанию по закрытию пивных и винных лавок в Ленинграде. Но уже вскоре Леноблисполком направил в адрес районных исполкомов секретное предписание согласовывать с ним все подобные случаи. Через год областные власти приняли решение об открытии новых винных лавок для усиления реализации водочных изделий. В апреле 1932 года прекратило свою деятельность и “Общество по борьбе с алкоголизмом”, как мешавшее “добыванию” средств на индустриализацию. Вместо него возникло более широкое и аморфное движение “За здоровый быт”. Борьба за культуру потребления принимала порой необычные формы. Так, 11 июня 1934 года Моссовет принял специальное постановление о запрещении торговли виноградными винами в магазинах стаканами. Однако в целом наметился отказ от наивного аскетизма предшествующей эпохи.

НА ПУТИ К ПЕРМАНЕНТНОМУ АЛКОГОЛИЗМУ

       С одной стороны, расширение продажи спиртных напитков стало важным внутренним источником поступления средств на нужды форсированной индустриализации. Не случайно в 1929 году стране был спущен план по водке: сначала 41 миллион ведер, а потом еще 5. Утопическая идея всеобщей трезвости по сути дела становилась антигосударственной. С другой стороны, спаивание народа позволяло сохранять бездефицитный бюджет. В структуре розничного товарооборота доход государства от продажи водки в 1940 году составил 8,4%, а производство спирта вдвое превысило уровень 1913 года.

     Отмена в конце 1934 года карточной системы, еще более усилившая социальное расслоение советского общества, сопровождалась и расцветом рекламы спиртных напитков. Показательно, что автор первомайского репортажа в одной из центральных газет также смакует гастрономические деликатесы: “Трудно рассказать, как веселилась Москва в радостные дни первомайского праздника. Не расскажешь всего о саде изобилия, выросшем подле здания Манежа, о том саде, где на деревьях росли сосиски и колбаса... где пенящаяся кружка пива соседствовала с великолепной полтавской колбасой, с розовой ветчиной, с истекающим слезой швейцарским сыром, с беломраморным свиным салом”.

     Все популярнее становились официальные торжества, сопровождаемые банкетами. А потребление высококачественных спиртных напитков (особенно коньяка и шампанского) стало рассматриваться как “признак материального благополучия”. По свидетельству Микояна, в 1936 году Сталин высказал недовольство тем, что стахановцы не получают достаточного количества шампанского. Но реальные возможности обеспеченной жизни имелись лишь у небольшой части рабочих. У основной массы трудового люда со всей очевидностью проявлялось несоответствие между декларируемыми принципами повседневной жизни и реальными возможностями их достижения. Перманентный алкоголизм становился и специфическим видом адаптации к законам коллективного проживания в грязных и плохо оборудованных рабочих общежитиях. Тогда как политизированный подход к оценке злоупотребления алкоголем мог только испугать любителей выпивки, но не устранить пьянство.