И вместо кличек нам вернули имена

 

В полутемном зале тишина - люди смотрят фильм. Слегка пожелтевшая и поцарапанная временем, пережившая почти столетие, пленка крутится, и кадр за кадром - открывается нам прекрасная, далекая и удивительная жизнь коммунаров.

Крупным планом обращено в двадцать первый век юное, симпатичное, но какое-то ожесточенное лицо девушки. Она отворачивается. Теперь объектив захватывает четверых молодых ребят, сидящих за столом, на котором стопка тоненьких папок, пепельница - один из них отчаянно курит. Судя по всему, от этих ребят зависит судьба девушки и она, стоя перед комиссией, решительно отвечает на довольно-таки неприятные вопросы:

Приводов?

Семь.

Судимостей?

Четыре.

Кражи?

Да.

Почему решила прийти в коммуну?

Пора бросать, устала. Честно жить хочу.

Устав коммуны знаешь?

Да. Не сбегу - нормально жить стану.

Ладно. Зачислим тебя, посмотрим, как слово держишь.         
Молодые люди - актив коммуны, сами вчерашние карманники, домушники, щипачи и медвежатники. Звуковая дорожка слегка охрипла- все же за семьдесят!

Но голоса участливые, хотя и под напускной строгостью, доносит отчетливо. Я сижу в переполненном зале и вместе со всеми, затаив дыхание, впитываю каждое мгновение безвозвратно ушедшего времени. Ушедшего, но не забытого. И потому зал областной библиотеки имени Крупской города Королев заполнен людьми - они стоят в проходах, сидят на подоконниках, толпятся в дверях. На юбилей Болшевской Коммуны приглашено около двухсот человек. - Пришло вдвое больше. Память нужна живым.

Крутится трудяга-пленка. Мы видим мастерские, где тачают обувь, делают теннисные ракетки, шьют одежду- Видим, как занимаются в классах, отдыхают в собственном клубе те, кого не так давно считали отбросами общества. В зале - тишина, которую изредка нарушает сдерживаемый вздох, кто-то, не стесняясь, вытирает слезы - рядом с нами смотрят фильм дети тех, кто работает в этих мастерских, тренируется на футбольном поле или обсуждает творчество студийцев-болшевцев на выставке живописи и акварельных рисунков. Молодые, полные любви, жизненных сил и планов... Многие из них через три года будут уничтожены Ежовым. Мы к этому еще вернемся, а пока не отрывают глаз от своих молодых родителей постаревшие дети.

Документальный фильм "Возвращенные к жизни" снимали - к десятилетию Болшева - в 1934 году, а в 1935-ом он вышел на экраны. Ах, какой это был замечательный праздник и физкультурный парад! Маршем идут ребята в элегантной белой форме, сшитой самими болшевцами, а девушки в изящных шортах - когда еще на них в стране появится мода! Среди веселых здоровых лиц мы вновь встречаемся с той, которая отвечала на вопросы комиссии. Но разве эта красивая, счастливая девушка та самая, неопрятная угрюмая кандидатка в коммуну?! Та, та самая, ее мы узнаем и не узнаем одновременно.

Но вот промелькнул последний кадр, и в зале зажигается свет. "Ведь было когда-то у государства желание беречь детей", - с горечью на день сегодняшний говорит мне сосед.

...Тогда, в двадцатых, в стране, измученной первой мировой войной, революцией и гражданской, все чаще среди арестованных бандитов и убийц оказывались дети и подростки.

На коллегии ОГПУ чекисты решали, как поступать с малолетками - помощниками воров-домушников и бандитов. Подумалось, что тюрьма и лагерь окончательно загубят детей, а обычный детский дом - не совсем подходяще. Слово попросил Рубен Катанян*, категорически возражавший против направления шаек ребят в исправительно-трудовые лагеря: "единственно разумно... применение к ним воспитательных мер. С этой целью, на мой взгляд, следовало бы ОГПУ создать специальное учреждение". На следующее заседание явился председатель ОГПУ Феликс Эдмундович Дзержинский, - тогда-то и решили организовать под Москвой исправительно-воспитательную колонию для малолетних. Она называлась "коммуной". К делу приступили тотчас же.

ПРИКАЗ

Административно-Организационного Управления О.Г.П.У. № 185 Москва, 18-го августа 1924 г.

Объявляется приказ Зампред. ОГПУ (тов. Ягода.)

Для борьбы с малолетними правонарушителями в возрасте от 13-ти до 17-ти лет организовать Детскую Трудовую Коммуну при ОГПУ на 50 человек.

Заведующим Детской Трудовой Коммуной назначается Мелихов Ф. Г.

Заведующего Детской Трудовой Коммуной подчинить во всех отношениях Погребинскому М. С, коему действовать на основании утвержденного мною плана работы.

Начальнику Хозотдела Колесникову предлагаю приступить к приспособлению помещения дома коммуны, оборудованию мастерских, снабжению их инвентарем и обмундированием.

Для обслуживания Детской Трудовой Коммуны содержать следующий штат:

Заведующий Детской Трудкоммуной 1

Пом. Зав. " " 1

Руководителей 2

Педагог-хозяйственник 1

Инструкторов мастерских 3

Итого 8

Нач. Админ.-Орг. Упр. ОГПУ (И. Воронцов.)

Место для Коммуны отвели недалеко от Москвы, в одной версте от станции Болшево по Северной железной дороге. На большом куске бывшей барской земли... развернулась своими корпусами фабрик, мастерских, и общежитий Трудкоммуна ОГПУ.

Жители Болшева, прослышав о том, что рядом с ними поселятся - на свободе! - бандиты и разбойники, отправили к Дзержинскому внушительную делегацию, которую на Лубянке приняли со всем уважением, терпеливо выслушав ходоков. Крестьяне негодовали: "Воры, урки округу обчистят до гвоздика в стенке! Не желаем никакой коммуны - убери от нас ваших бандитов, начальник". - "Они крадут от голода и холода. Безобразничают, потому что злы на весь свет - и не ждут от людей добра. Вот давайте и отогреем их сердечки", - уговаривал и объяснял Дзержинский. Селяне подумали, пошушукались и объявили: "Мы, товарищ Дзержинский, все понимаем и сочувствуем. Давай, мы сложимся всем миром - кто, сколько может, - и ты, начальник, свою коммуну в другом месте построишь".

Однако Трудкоммуна ОГПУ №1 обосновалась именно в Болшеве.

Невероятные события начались сентябрьским утром 1924 года, в Бутырках. Всех малолеток (21 человек) собрали в общем коридоре и объявили: "Вот, собираются с вами побеседовать товарищи из ОГПУ, - предлагают начать новую жизнь". Карманники, хулиганы и разбойники въедливо разглядывали обещающих "новую жизнь". Одного, молодого и чернявого, немедленно окрестили - "Кубанка". Другого, постарше, лысоватого - "Профессором". Про себя гадали: "фраера ищут, или агента вербуют?" Потом решили, "опять приехали корреспонденты очередную статейку написать". Это - пожалуйста. Однако разговор пошел про какую-то коммуну - (слово совсем непонятное), где жизнь получалась - полная свобода: работаем, отдыхаем, сами собой управляем - это как же?! И главное - срок тебе прощают. Ой, что-то здесь не так. "Они очень осторожно беседовали, - вспоминает Матвей Погребинский ("Кубанка"), - нет ли здесь "чекистского подхода". Не хотят ли их завести на неподходящую для них работу? Так думали малолетки-заключенные, выслушивая работников ОГПУ. Последние знали, что имеют дело с преступниками и наркоманами, но в, то, же время с людьми, обладающими сметкой, находчивостью и ловкостью. Их можно увлечь идеей свободной работы. Их не взнуздывали, оставляя за каждым право свободного выбора. На призыв откликнулось 15 человек". Ребята совершенно обалдели, когда тюремные портные и сапожник явились снимать мерки - на брюки, гимнастерки, пальто, и, разумеется, сапоги. Волнующий момент - бывшие арестанты, одетые во все новое и "вольное", собираются навстречу к новой неведомой жизни. С опаской оглядывают часовых - "сколько конвойных пошлют с нами?" А ребятам вручают деньги на билет до Болшева - и никакого конвоя! Заведующий коммуной - Федор Григорьевич Мелихов и Погребинский идут вместе с ними. На Ярославском вокзале Матвей Самойлович дал денег - велел купить хлеб и колбасу, "чтобы было чем ужинать по приезде". Конечно же, мыслишка сбежать у кое-кого водилась - само собой. Но слишком приметно смотрятся бывшие арестанты - фасонная шинелька, сапоги, фуражка, - все с иголочки и сидит аккуратно - не зря старались портные и сапожники. Оставили желание до случая. Сошли с поезда затемно, прошли через парк - густой, душистый; никто никого не караулил.

Вот и дом, красивый, видно барский... Усталые и ошеломленные, попили чаю с сахаром, колбасой и булками, купленными на вокзале. И улеглись спать. Здесь же заночевал и Погребинский, подложив под голову знаменитую кубанку.

На утро, после чаю, устроили собрание. "Все, что вы, ребята, видите, - пояснил Матвей Самойлович, - обмундирование ваше, пища, инструменты - все это дает вам ОГПУ, в долг. Выучитесь, станете зарабатывать - вернете. Работаете вы на себя - начинайте строить свое благополучие". И бывшие арестанты начали учиться и привыкать жить честно. Чекисты рассуждали грамотно: По опыту - они уже не дети. Поэтому сразу нужно делать полезное. Сделано плохо? Ничего, дальше будет лучше. Парень приходит в коммуну и думает - кем ему быть? Значит, надо дать профессию". На выбор предлагалось - шить спортивную обувь, слесарить, позже болшевцы начали выпускать коньки, заработало трикотажное производство. Работать в совхозе желающих не нашлось - народ в коммуне весь городской. Ничего страшного: "Жизнь преступника слишком опасна и неопределенна, поэтому, когда он становится на трудный путь, он хочет иметь твердую устойчивость, какую может дать ему завод". Тем более что будущее свое болшевцы планировали в городе. Привычка к тому, что они здесь - хозяева, давалась непросто. В первые дни воровали ложки, вилки из столовой, ключи от склада, где лежал их инструмент. Остепенились. Так же постепенно вошли во вкус самоуправления, появились цеховые комиссии, которые принимали у коммунаров на разряд. Все, что касалось производства: брать ли заказ на ночные туфли, профессионально ли действует цехком, кто заслуживает премии, обсуждалось всеми. Темпераментно. "Иногда обсуждение бывает более бурное, чем нужно бы, но страсти утихают, будущие администраторы и руководители фабрик и заводов приходят к единому решению".

Зарплата зависела от разряда. 1 - 75 копеек, V - 3 рубля. Премии могли выплачивать уже с 1926 года - 50 рублей. Многие про себя удивлялись - раньше 500 рублей в день могли иметь; но эти 75 копеек уже становились дороже. Появились карманные деньги, отпуска в Москву - все возвращались.

Принцип самоуправления великолепно себя оправдал (и не только в Болшево). И 16 октября 1924 года на 2-ой сессии ВЦИК XI созыва было объявлено, что "Исправительно-Трудовой Кодекс" считает организацию самоуправления необходимым звеном в общей системе социального перевоспитания несовершеннолетних".

Однако далеко не все радовались новой жизни бывших арестантов, а ныне - коммунаров, людей свободных, самостоятельно зарабатывающих деньги и самостоятельно ими распоряжающихся. Коммуна отбирала учеников и помощников у бандитов и воров "в законе". Уголовники начали принимать меры. В поселке, недалеко от коммуны, появились Ванька-Барыга и Маруська-Марафетчица. Торговали водочкой-винцом, гуляли с девочками, - маленький такой не очень шумный притон. Коммунаров встречали на улице, пугали: "Не всегда ты в коммуне будешь, а вот повстречают тебя в уголочке - знаешь, что будет". "Ребят очень трудно было отучить от мысли, что воровской мир не посмеет сводить с ними счеты. Требовалось время... И притон ликвидировали силами самих коммунаров".

Постепенно наладились отношения и с селянами. Те в кузницу коммунарскую стали лошадей приводить - добрые подковы ребята ставили. А когда болшевцы решили кооператив построить, денег заняли. Василий ("Курносый" - его еще пока звали) привязал к ноге завернутые в платок 1300 целковых, сапог надел - "знаем, как надо - сами работали". Привез продукты, инструмент. Крестьяне только затылки чесали: "Воришки, а торгуют по-честному". И потянулись в магазин к коммунарам. Сначала посмотреть - "за погляд копейку не берут". Ребята посмеиваются, но - со всем почтением. Ну, а когда клуб открыли - растаяли сердца недоверчивых крестьян - разрешили девчатам и парням приходить в коммуну на вечера. И настолько вошли болшевцы в доверие к народу, что когда пришло время выборов в сельский Совет - одно место выделили коммунарам.

Через месяц трое коммунаров поехали вместе с заведующим в тюрьму за новыми ребятами. Собрание решило - не только сам заведующий, а вместе с коммунарами. Непростое оказалось задание - говорить-то с теми, с кем вместе воровал и сидел на нарах. Надо выбирать лучших, а как? Случалось и ошибаться, не без этого.

"Коммуна растет. Средний заработок - 70 рублей. Давно перешагнули кустарное производство. Одна сапожная фабрика вырабатывает 300 пар обуви в день. Слесарная за четыре м-ца 12.000 пар коньков выпустила. Новый корпус со своим оборудованием, трикотажная фабричка появилась. Не отстает и кузница - расширяется. 40% коммунаров получают от 100 руб. и выше, завелись мотоциклы, появились велосипеды. Строят за свои деньги летний клуб, нанимаются руководители спорта. Гордо похаживают хозяева коммуны. Еще бы: теперь они не только себя оправдали, но кое-что принабрали на новое строительство и строят на четвертом году своего существования четырехэтажный каменный дом на 500 человек с квартирами, - восхищался коммунарами помощник Дзержинского Вячеслав Менжинский. - Насущная потребность в квартирах - 46 чел. женатых, ясли нужны. Клуб мал стал. Тут рядом строят двухэтажную фабрику коньков, механическую - для металлических изделий, одних коньков 300.000 пар выпускать в год будут. К четвертому году существования до 800 человек расшириться хотят. Расплачиваются с Советской властью ребята.

Выделили из своей среды кадры инструкторов. Выросла новая коммуна. Шутка сказать - на 1.300 чел. новая коммуна, нет в Москве беспризорных и юношей-правонарушителей. Всех собрала, сколотила коммуна, а руководят "бывшие". Не успокоились, еще выделили. Подобрали всех от Москвы до Тифлиса, 8.000 чел. сорганизовали и новый подарок готовят. Надо к четвертому году своего существования помочь собрать всех с улицы в местах наибольшего скопления и этим самым оправдать свое существование".

Шло время, и коммуна превращалась в маленькую республику, расширяясь из года в год. Однажды территория коммуны превратилась в огромную съемочную площадку - снимали фильм "Путевка в жизнь", где только главные роли исполняли профессиональные актеры, а остальные - коммунары. Болшевцам не стоило труда вживаться в образы героев - они играли свою прошлую и настоящую жизнь.

Но вернемся в наши дни. Просторное фойе библиотеки превратилось в яркую ретроспективу истории Трудовой Коммуны ОПТУ № 1 или Болшевской, - именно так ее называли тогда во всем мире и знают сейчас. Фотографии, книги коммунаров, ставших известными писателями, Павла Железнова и Владимира Державина. Рисунки Державина. Возле снимка Матвея Погребинского (разумеется, в неизменной кубанке) народ взял в плен невысокого мужчину в темно-синей толстовке. "С ума сойти - вам только кубанки не хватает. Вылитый Погребинский". Мужчина смеется: "А я и вправду - Погребинский. Юрий Нинелович". Внук действительно потрясающе похож на своего замечательного деда. К сожалению, сын Погребинского, Нинел Матвеевич, не смог приехать - ветерану Великой Отечественной, участнику битвы за Сталинград нездоровилось. А к Юрию Нинеловичу подошла милая женщина с ослепительно белоснежными волосами. "Я - дочь Михаила Соколова-Овчинникова - Рената Михайловна". (Его, веселого и улыбающегося, мы видели в фильме - он стоял на трибуне в день того праздника. Помните эпизод из фильма "Путевка в жизнь", когда на Ярославском вокзале чекист Сергеев дает деньги парню из Бутырок и посылает за колбасой? Сценарист ничего не выдумал. Этим парнем был Михаил Соколов-Овчинников. А Сергеевым - Погребинский. Позже коммунар Соколов-Овчинников станет одним из руководителей Коммуны). Рената Михайловна волнуется: для нее эта встреча тоже возвращение в прошлое, в то неомраченное еще тридцать седьмым детство, когда был жив отец, когда был жив и Матвей Погребинский. Не станем им мешать, отойдем к стендам, где радуют глаз плакаты и дружеские шаржи Владимира Державина. Картинка "Князь Чагадаев и музыканты". Свирепый, разгневанный бестолковыми оркестрантами дирижер держит в обеих руках порванные (ясно, что им самим) страницы партитуры. Трепещущие от страха музыканты, задрав головы и прижимая к груди скрипки, безмолвно молят о пощаде. Руководителем оркестра народных инструментов Труд комунны был действительно его сиятельство князь Александр Сергеевич Чагадаев, солист оркестра знаменитого Андреева. Чагадаева вызволил из Бутырки (куда чистенького хлыща в пенсне доставил с Николаевского вокзала чересчур бдительный и обидчивый красноармеец - Чагадаев в перепалке с молодым солдатом признался, что "князь, да") Дзержинский и предложил ему работу в Болшеве. Александр Сергеевич очень любил своих воспитанников, но его артистический темперамент взрывался при звуке хотя бы одной фальшивой ноты.

Следующий рисунок - картинка из производственной жизни. Счастливый молодожен, он же, судя по всему, мастер цеха, требует: "Товарищи, мы должны вести решительную борьбу с браком!". Коллектив протестует: "Что же ты, гадова душа, сам женился, а нам дорогу закрываешь!". За качеством продукции в Болшево следили в оба глаза. Тем более что Механический завод был в ту пору в стране монополистом по изготовлению всех видов коньков - беговых, норвежских, снегурочек, для хоккея, для фигурного катания. Теннисные ракетки, лыжи - горные, прогулочные - гордость Деревообделочной фабрики. В стране в тридцатые годы мало кто выпускал ракетки для "аристократического" спорта. А коммунары еще и сами отлично играли в теннис. Между прочим, когда производители лучших отечественных ракеток для тенниса братья Цыганковы разорились, не снеся налогового бремени, и на их производство был наложен арест, их тут же пригласили налаживать производство в трудкоммуне.

Пожелтевший снимок - футболисты сборной Болшево. Между прочим, футболисты сборной вышли в одну восьмую финала Кубка СССР. Имена же многих болшевцев-футболистов стали впоследствии известны всей стране: Василий Дмитриевич Трофимов - заслуженный тренер СССР, Иван Иванович Кононов - старший тренер московского "Динамо" и сборной Советского Союза, Николай Сергееевич Медведев - игрок команд "Динамо" и "Спартак". "А вы знаете, - обращается ко мне пожилой человек с тремя рядами воинских наград на скромном гражданском пиджаке, - вы знаете, что в легендарном матче сорок второго года "Динамо" (Киев) против "ВВС Германия Третий Рейх" в составе советской команды играл коммунар-болшевец Свириловский? Победителей расстреляли,". -"Да, мне известна эта героическая история наших футболистов", - отвечаю я, полагая, что огорчу незнакомца. Однако, мой собеседник обрадовался: "Как это замечательно". Спрашиваю: "Вы сын одного из воспитанников Погребинского?" - "Нет, но я живу в Королеве - так теперь мы называемся - и это часть жизни моей земли". И элегантно раскланявшись, отправился к стенду, где помещена небольшая (совершенно мизерная!) часть откликов зарубежных гостей, посетивших Коммуну в разные годы. Давайте присоединимся к нему. Но сначала обратим внимание на довольно большую, отлично сохранившуюся фотографию. Группа великолепно одетых иностранцев, мужчин с трубками, а в центре, - в объятиях американских гостей Болшева - невысокий хитро улыбающийся юноша в темной рубашке. Это - Василий Маслов, талантливый художник, бывший бродяга. Первая персональная выставка коммунара Маслова состоялась в клубе НКВД в 1935 году. Восторженная статья в "Известиях", написанная Николаем Бухариным: «Дикая смелость ярчайших красок, Вы видите, что художник "думает в красках", "перед нами большой талант, настоящий самородок". А потом - выставка в салоне на Кузнецком мосту и рецензии не только в СССР, но и в газетах Парижа, Лондона. Василий Маслов был расстрелян в 1938 году, как и Михаил Соколов-Овчинников, Александр Чуваев и сотни других коммунаров.

Итак:11 августа 1926 года.

Мы убеждены, что мы видели одни из наиболее гуманных мер реформы в мире!

Ф. В. РАМСИ ЭДВИНГДОСТ ДЖАНЕТ СПИКМАН ГАРВИ М. КЛАЙМЕР

Убеждение всех педагогов нового времени в том, что человек по природе добр, и что воспитание может быть эффективным лишь в том случае, когда оно основывается на положительных сторонах человека, находят себе подтверждение на примере Трудкоммуны ГПУ.

Всякий, кто был свидетелем этого изумительного педагогического опыта в колонии, - кто видел, что единственно эффективными педагогическими средствами являются труд и самоуправление, тесно переплетающиеся друг с другом, и что добиться настоящих успехов возможно не путем отрицательных, а путем положительных средств воспитания, - должен чувствовать себя обязанным бороться - в сфере своей компетенции - за этот вид воспитания.

Манфред ДИТРИХ.

Лейпциг.

6.IX-1927 года.

Мы самым сердечнейшим образом приветствуем систему, состоящую в том, чтобы - путем предоставления свободы - возвращать людям их человеческое достоинство и желаем русским товарищам наилучших успехов в этом деле.

Рабочие футболисты Нижней Австрии Карл ИОК, Рудольф ШТДДЕР и др. (всего 11 подписей)

10.VII-1928 г.

20. VIII-28 г.

Я верю, что коммуна является верным и единственным методом для исправления тех, которые грешили против общества. Для меня наиболее вдохновляющим является тот факт, что здесь отказываются клеймить какого-либо человека как "преступника" и вместо этого с ним обращаются, как с человеком, которого необходимо перевоспитать таким образом, чтобы он мог стать полезным членом общества, в котором он живет, и сделать его полезным не только для себя, но и для всего общества.

Роз Е. ЛЕВИНСОН г. Филадельфия

7.IV-1930 г.

Служить молодежи и указывать ей путь в бурные и опасные годы развития - путь к обществу - является высокой целью. Если можно поверить выражению глаз и лица, в таком случае это здесь достигнуто.

С сердечной благодарностью нашим

путеводителям - Елизавета ПФЕЙФЕР ГИЛЬГЕР,

советник Германского Посольства в Москве.

Петр Г. ПФЕЙФЕР - секретарь германского посольства.

Я хотел бы вступить в эту коммуну.

Алекс МАРТИН.

Июнь 1931 г.

Болшево.

Это прямо-таки открытие в области работы по воспитанию.

КУПИНГЦАД.

26 июня 1931 г.

Болшево - не "колония преступников" и не "тюрьма", а культурное начинание, которое может быть выполнено единственно только пролетарским государством.

Международная делегация инвалидов Гуго ГРЕФ и другие (всего 12 подписей)

22 июля 1931 г.

За то, что я только что получил, да сделает меня господь действительно благодарным.

Г. БЕРНАРД ШОУ. (После прекрасного обеда).

19.IX-31 г.

После моего опыта в тюрьмах его величества, я сознаю, что то, что делается здесь, может быть сделано только при социализме.

В. М. ХОЛЬМС. Редактор "Дейли Уоркер"

Англия.

Я разделяю целиком восторженное мнение ВАНДЕРВЕЛЬДЕ, бывшего министра юстиции моей страны и моего товарища по партии.

Будучи адвокатом, я ставлю высоко такой строй, который поднимает и перевоспитывает правонарушителя, проявляя бесконечное уважение к человеческой свободе.

Вильям ван РЕМОРТЕ из Брюсселя.

В качестве специалиста по обуви, проработав во Франции на многих обувных фабриках, я констатирую, что мастерские Трудкоммуны снабжены прекрасным оборудованием и что после внимательного ознакомления я могу отметить, что продукция доброкачественна.

Г. ВАЛЬМАРГ (сапожник) (из департамента Гаронны - Франция).

Сколько же любви и понимания требовалось, чтобы урок и хулиганов превратить в личности, "полные человеческого достоинства". Особенно если знать, что из себя раньше представляли те, кем так - заслуженно! - восхищались гости Коммуны.

Однажды новенькая девушка, Маша, нарядилась в трусики, длинные чулки, выкрасила волосы в цвет, который не смогли определить ни ребята, ни воспитатели, взяла в руки тросточку и довольно долго разгуливала в таком виде по коммуне. Ни трудиться, ни уйти она не хотела. Месяца через три, однако, нагулялась и... стала потом прекрасной работницей.

А весной 25-го пришлось учесть "зеленый шум" в крови недавних "вольноотпущенников" и устроить официальный массовый отпуск. Ведь для многих это была - после большого перерыва! - первая весна вне стен тюрьмы. Через три дня, надышавшись свободой и кислородом, коллектив отрапортовал: к работе готов!

Небольшая книжечка в бумажном переплете, на обложке "Болшево", скромно лежит на одной из витрин фойе. Открываем страницу, с которой начинаются исповеди коммунаров, собранные в тридцатые годы для книги "Болшевцы" и сохранившиеся до наших дней.

А.Д. ЧУВАЕВ**: "Сидели мы в Бутырках, получили все по трешнику. Приезжает к нам как-то Погребинский, вызывает нас и рассказывает, как хорошо жить в коммуне, и спрашивает, не согласились бы мы туда поехать. Конечно, когда сидишь в тюрьме, поедешь куда угодно, лишь бы была воля. Действительно, через некоторое время отправили туда партию в 25 человек.

Приехали мы сюда и выпустили нас прямо на свободу: куда хочешь - туда иди. Все-таки я и Пашка Самсонов решили утром бежать, а пока посмотреть, что и как. Встал утром, вижу, вроде как будто ничего и никого, и стыдно как-то стало бежать. Так я откладывал с вечера на утро, с утра на вечер. Прошел день, два, три, а я все не бегу. Но чувствую себя как-то неудобно, и скучно стало.

Я очень любил голубей и сказал об этом Федору Григорьевичу. Он дал мне 2 рубля денег, и я поехал в Москву на Трубный. Приехал, зашел к себе, там сразу все ко мне, откуда ты, да как, да что? Потянуло меня к своим, и решил я больше в коммуну не возвращаться. Подошел вечер, а мне как-то не по себе. Думал, думал и решил ехать обратно. Приехал сюда. С голубями стало как-то веселей. Я решил, что надо прийти к одному - или убраться отсюда, или остаться жить. Поначалу у нас было много краж, пьянок и драк. Тогда был у меня случай с Чинариком. Его выгнали с репетиции драмкружка, потому что он пришел и начал хулиганить. Я подошел к нему и говорю, что, мол, неудобно, а он раз - и в морду. Мне обидно стало. Я пошел, взял колун и хотел его запросто колуном, а он схватил хлебный нож. Ну, нас разняли, и потом мы с ним помирились. Потом Пашка Самсонов начал в коммуне воровать. Мы собрали общее собрание, стали об этом говорить, я выступал, и вот они решили меня закосить. Сторожа у нас тогда не было, и мы охраняли коммуну по очереди. Давали нам винтовку с одной патрониной, и мы сторожили. Как раз в мое дежурство и хотели меня закосить. Меня об этом предупредили, и, в общем, все обошлось. Я Вакулова раза два отлупил, и все было в порядке. Прошел так год или полтора. Вскоре я женился и начал как следует работать".

М.Ф. СОКОЛОВ-ОВЧИННИКОВ (ОВЧИНА-СОКОЛОВ): "Было

это во время самой первой изоляции в Москве, которая всем давала концлагерь. Я сидел четыре месяца без суда во внутренней тюрьме ГПУ. И вот однажды Погребинский вызывает меня к себе. Разговор начался с вопросов: сколько ты сидишь, да как стал воровать, откуда пришел, как попался? Как думаешь жить дальше, ведь у тебя в твоей воровской жизни перспектив нет никаких, а если есть, то самые печальные. Между прочим, для меня стало уже ясно, что именно перспектив-то никаких у меня в жизни нет: два месяца на воле - два года тюрьмы, опять несколько месяцев, в лучшем случае, на свободе, опять один-два года тюрьмы. И так без конца.

И вот нам дают зацепку: мы тебя возьмем из тюрьмы, и ты будешь жить на свободе, но ты должен исполнять пять заповедей: не воровать, не пить, в карты не играть, кокаин не нюхать и во всем подчиняться постановлениям общего собрания. Мы тебя оденем, будем тебя содержать, дадим тебе возможность получить квалификацию, чтобы потом ты мог жить на те деньги, которые будешь сам зарабатывать. А самое главное, что все судимости с тебя снимут и в результате ты будешь такой же полноправный гражданин, как все, когда выйдешь из коммуны.

Какая же вера была этим словам? Нам казалось, что это один обман, и мы решили обязательно уйти, если не понравится.

...Большинству приехавших не верилось, что нас везли в коммуну без всякого конвоя, что не было никакого присмотра. Мы были убеждены, что где-то в лесу стоят часовые. Некоторые даже ходили ночью в лес искать часовых. Первые дни мы просыпались часа в 4 утра, и тут начиналось, по нашему выражению, толковище, всякие разговоры. Ведь если пришел в коммуну и дал слово, что больше воровать не будешь, то из этого не следует, что психология твоя сразу изменилась. Я в этом отношении помню два характерных момента.

Первый - когда нам сказали, что в воскресенье мы можем пойти в отпуск в Москву. Мы все записались, нам выдали удостоверения и деньги на дорогу. Взял и я деньги. Прихожу к себе, на кровати мой приятель. Я его спрашиваю: "Лешка, в Москву едешь?" А он говорит: "Зачем, воровать что ли?". Это меня поразило. Я сел и подумал: "А, правда, зачем я в Москву поеду. В Москве у меня никого нет. Если ехать, то, действительно, только воровать". В этот день я никуда не поехал, сдал удостоверение и деньги обратно заведующему.

Боюсь сказать, чтобы в первые дни, как я попал в коммуну, у меня были какие-то перспективы. Воры привыкли жить сегодняшним днем, а о завтрашнем никогда не думали. Но после того, как я пришел в мастерскую и постепенно втягивался в работу, я стал понимать, что нужно думать не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне. У меня начала вырисовываться перспектива.

Когда Погребинский узнал, что я учился пять лет в школе, он сказал: "Пойдем на рабфак". Что это такое, я тогда не имел понятия, а через несколько месяцев жизни в коммуне я только и думал о том, как бы мне учиться. Решил: обеспечу себя материально. Но самая ясная, четкая и существенная перспектива была в том, что по истечении известного срока я выйду из коммуны, снимут с меня все судимости, и буду я полноправным гражданином СССР. Нельзя передать словами всего того, что я чувствовал и что всех нас держало и заставляло работать.

Самый характерный момент в жизни нашей коммуны - это сколачивание основного ядра из стариков, как мы их называли. В начале у нас были случаи, когда ребята на несколько дней уезжали в Москву и по старой памяти брались там за свое прежнее дело. Это даже не считалось позором. Мы обратились ко всем ребятам, а было нас человек 20-30, и сказали, что с этим надо покончить раз и навсегда. Впервые бывшие воры стали на путь борьбы с теми, кто ворует.

Главный метод перевоспитания был такой: Сергей Петрович* и Федор Григорьевич** как будто невзначай придут в мастерскую и начинают беседу о том, довольны ли мы производством, нравится ли нам. Или вечером в спальню придет Сергей Петрович, сядет на койку, вовлечет кого-нибудь из ребят в беседу и под разными соусами начинает доказывать разницу между воровским миром и этим, всю выгоду этой жизни, необходимость уйти от старого, чтобы стать человеком.

Сергей Петрович и Погребинский точно второй раз меня родили, очень многие правильные установки в течение этих лет были именно ими даны".

* * *

О.И. ШЛЫКОВА: "В Туле совершила первую кражу - украла еду и одежду. Мне стала нравиться "жиганская" жизнь. Я мечтала выйти замуж только за жулика, жить весело, ездить в такси, хорошо одеваться. Я занялась карманными кражами. Мне везло во всем, воровкой была удачливой, считала себя счастливой. Часто переезжала из города в город, мне нравились перемены. В 1924 году вернулась в Москву. На Хитровом рынке познакомилась с одним домушником, сошлась с ним. Прожили вместе 6 лет. Я родила троих детей. Муж часто попадал в тюрьму, а я, оставшись одна с детьми на руках, опять воровала. Приводов у меня было 7, а судимостей 4. Второго ребенка и родила в тюрьме.

...Я пошла в коммуну потому, что себя пожалела и надеялась выхлопотать мужа из тюрьмы. Первые дни в коммуне мне было очень тяжело, хотела не сегодня-завтра уйти. Как-то собрала свои вещи, дошла до станции, но вернулась. Подумала: что меня ждет? Опять тюрьма, грязь, скандалы? Я стала работать на коньковом заводе штамповщицей. Подала заявление, чтобы мужа с Соловков перевели сюда. Сейчас я закройщица, а муж - мастер. Я скоро освоила коммуну. В 1930 году вступила в актив и стала участвовать в общественной работе. Сначала - чтобы удержать себя от плохого. Другой раз и выпила бы, и в картишки сыграла, но знаю, что члена актива за это взгреют больше.

Живу я теперь прекрасно. Мы с мужем зарабатываем пятьсот рублей. У меня прекрасная комната, я на курорт езжу. За зиму 9 раз была в театре - в Большом, в филиале, в Камерном. Я хорошо стреляю и к 1 Мая получу значок Ворошиловского стрелка. Все было бы хорошо, да вот только у меня порок сердца и очень я нервная. Прежняя моя жизнь много у меня здоровья отняла. Теперь я от коммуны никуда не уйду. Люблю ее до боли".

Тысячи таких заблудших, потерявшихся и почти потерявших себя в жестоком водовороте двадцатых годов прошлого столетия, были спасены и возвращены к жизни в Болшевской Коммуне терпеливой заботой и любовью воспитателей. Но главным человеком был и оставался Матвей Самойлович Погребинский... Его сердцем и умом создавалось Болшево, возникали и поддерживались многие трудовые коммуны ОГПУ. Погребинский едва успел пересесть с санитарного поезда в кабинет чиновника политуправления, как безошибочное чутье Дзержинского определило его к новому делу. Требовалось всего ничего - превратить вора и разбойника в квалифицированного рабочего или даже инженера. Волшебной палочки не предложили, но Погребинскому не привыкать. Годы рядом с врачами и сестрами, до последнего выхаживающих раненых, их безграничное терпение и мужество, научили Погребинского сострадать и верить.

"Они в большинстве социально-больные, но их еще нельзя назвать социально опасными", - так смотрел он на своих подопечных. Задачу понимал просто - найти решение и помочь. Чуткий к любому проявлению человеческого таланта, он гордился Павлом Железновым и Владимиром Державиным, - имена которых уже появились в печати. Фадеев и Багрицкий прочили им большое будущее.Гор. Горький, ГПУ М. С ПОГРЕБИНСКОМУ

лично

Дорогой Мотя!

Недавно я был сутки в Горьком, хотел повидать тебя, но ни в учреждении, ни на квартире тебя не оказалось: мне сказали, что ты куда-то выехал (был выходной день).

Хочется порадовать тебя тем, что твои труды по воспитанию Державина и Ивановского не пропали даром. Совсем недавно Державин закончил поэму "Первоначальное накопление" и стих. "Родина". Общее мнение - и мое, и Луговского - что эти вещи стоят на очень высоком художественном и идейном уровне. Можно сказать прямо, что они не хуже произведений наших поэтов первого ранга. Мы эти вещи обязательно напечатаем либо в "Кр. Нови", либо в "Знамени".

Алексей Ивановский представил мне первую часть своего романа из воровской жизни первого периода НЭП'а. Роман этот нуждается в некоторых исправлениях, которыми Ивановский сейчас занялся, но в целом, это также из ряда вон выходящее произведение и, конечно, после поправок будет напечатано любым издательством.

Я это пишу тебе еще и к тому, чтобы в той или иной мере дать об этом знать руководству "Коммуны". Думаю, что если к ребятам отнесутся внимательно и в дальнейшем будут их беречь, то мы будем иметь двух незаурядных писателей, тем более, что оба проявляют исключительное упорство в работе над своими произведениями, которому могут позавидовать многие наши литераторы.

Я очень хотел бы повидаться с тобой и поговорить о многом, но в конце июня - съезд, и нет времени даже на толковое письмо.

Крепко жму руку.

Привет Анастасии Борисовне

11/У134г. (ФАДЕЕВ)

Сегодня среди нас уже нет ни Железнова, ни Державина. Но живы и остаются любимыми их стихи. Давайте вернемся в зал, где звучит детский голос, - отрывок из поэмы Железнова "Один из моих друзей"....Росла трудкоммуна, гордясь по праву молвой о своих делах. ...Как-то сюда привели ораву мальчишек, взятых в котлах. Дежурный взглянул:

- Вы чернее земли!

В баню - все до едина! -Из бани в столовую чинно шли

розовые блондины.

В костюмы новые после купания

переоделись разом.

Но один из этой компании

остался, как был, чумазым.

Дежурный ногами затопал даже,

вскричал:

- Вот зловредный малый,

Ты это что ж не отмылся от сажи ? Иль мыла жаль и мочалы ? - "Малый" в ответ улыбнулся приятно, спорить не стал с начальством, в баню послушно пошел обратно, парился целый час там. Вернулся. Дежурный рот разинул. А он:

- Берегите нервы!

Меня не отмыть ни водой, ни бензином:

мои родители негры! -Ребята, с ним совершавшие рейсы

бесплатно по всей стране,

сказали:

- Он сын красноармейца,погибшего на войне! -

Постановили те, что недавно спали в котлах в обнимку: "Считать коммунаром равноправным негритенка Максимку!"А потом наш слух услаждали газели Джами в переводе Владимира Державина. Арсений Тарковский считает, что Державин был "не только одним из лучших наших переводчиков, но и чрезвычайно даровитым автором оригинальных произведений". По счастью, Железнов и Державин уцелели в мясорубке того кошмара.

Жива, жива память. И гимн Коммунаров на музыку одного из ее воспитателей - Иосифа Двейрина не впервые исполняется здесь.

Люди не хотят забывать - и низкий поклон Комитету по культуре города Королева (административно вобравшего в себя и Болшево, и Костино). Колоссальную работу уже много лет ведет хранитель Историко-Краеведческого Музея (в недавнем прошлом - директор) Раиса Дмитриевна Позамантир. Это событие во многом обязано ей и сотрудникам музея. И королевцы откликаются на подвижнический труд краеведов.

Выступавший на вечере заместитель генерального директора Корпорации Тактических ракетных вооружений Василий Петрович Романов пообещал "активно участвовать". А куда Корпорация денется? Ведь она расположена на территории Коммуны - жилые корпуса, обувные и спортивные цеха которой после ликвидации коммуны 1 января 1939 года стали вначале Спорткомбинатом. В 1941 году на его базе создан авиазавод №472, взлетевший до высоты Корпорации, выпускающей знаменитые высокоскоростные ракеты, ракеты такого класса, каких нет пока на вооружении ни у одной страны в мире. Именно на 472-ом трудились уцелевшие во время репрессий в Болшево коммунары.

Когда попросили выступить меня, то, признаться честно, говорить было трудно: комок, застрявший в горле, мешал. Что, кроме благодарности тем, кто сидел в зале, я могла сказать? Ожившая история моей страны, прекрасная и трагическая, отразившаяся в судьбе Болшева, - вот она, здесь. Живые и уцелевшие дети коммунаров и чекистов, - не отрекшиеся от родителей мальчики и девочки, сполна и заплатившие за веру, честь и достоинство. Так учили их родители, так воспитывали их родителей Погребинский, Богословский и все воспитатели Коммуны. Дети оказались достойными имен отцов и их учителей. Валентина Алексеевна Чуваева говорила мне: "Вы написали замечательную книгу. Здесь есть фотографии, которых мы не видели никогда. Представляете, что это значит для нас?". Представляю, хотя чтобы прочувствовать до конца, надо прожить их жизнь. Галина Васильевна Маслова, дочь художника, впервые читала письма своего отца Генриху Ягоде:

"Генрих Григорьевич!

Вот я в сдвигах рождаемого искусства. - Жил в прошлом настроениями улицы и впитывал остроту пульсирующего портового города и находил ее в своих графических рисунках и в оттисках карандашногоострия Но все в прошлом. Это - карандаш, и перо графика - было

единственным обручением с жизнью... Но в Коммуне "другие волны и другие бури" в посевах языкоцветной ржи... А геройские подъемы в энергии глашатаев будут оправданы грядущими боями социализма... Пусть. Пусть, и Пусть... лики держиморд - оплюются блевом мата - к нам одиночкам - несущим на себе крест радужных мечтаний, оправленный в вериги цветистого золотоискателъства. А будущие дворцы культуры - возьмут нас в свои убежища... "как творцов настоящего"сегодня, и в каждом из нас проявится геройство и самоотверженность за свои показатели

добиться в бою кровавой мысли... Да здравствует Искусство Воду - воздуха - Света. Света - больше - Света/Живым хлеб.... а не слюнохиплое ехидство на наши имена... Только тогда - "идея Феликса опрется на железную когорту творцов, созидателей будущего. А Взмыленная кляча Истории умчит слюнохинных сморкачей в Дебри "Обломков Империи"... (Туда им дорога).

Всего хорошего - Генрих Григорьевич!

И не забывайте - что кроме директоров - из членов коммуны - есть не менее сильные духом творцы - к подступам нового Искусства...

Это МЫ....

Вас. Маслов.

Генрих Григорьевич... Устройте мне - поездку в Баку и Махач-Калу. У меня там есть папки рисунков и этюдов за пятилетнее скитание. Мне их нужно достать. КАК материал, подсобный для моего дальнейшего творчества, и которые представляют ценность "в переживаниях индивидуального скитальца" и которые сейчас невосполнимы - так как нет позывов к тем настроениям - которые были тогда... и численность которых - изрядное количество... работ триста.

Вас. Маслов 5е июля 1932г."

Ну как? А еще Маслов мог посетовать могущественному Ягоде на "отсутствие финансовой мощи в моем кармане". И деньги на Баку нашлись.

Коммуны были ликвидированы и перепрофилированы в трудовые комбинаты. Но Трудкоммуна ОГПУ №1, Болшевская коммуна, созданная Погребинским по замыслу Дзержинского, фактически была приговорена к уничтожению, хотя и на базе ее производства был создан Комбинат спортинвентаря. Ежов, ненавидевший Держинского за любовь к детям, за "колебания и либерализм", "ослабившие оборону революции", и не смевший высказать это при жизни Феликса Эдмундовича, раскрыл рот в 1937. Коммуна, где воспитателями служили князья, цехами руководили бывшие владельцы эпохи царизма, а принципами жизни - широкая демократия и самоуправление, должна была исчезнуть.

Начались аресты. Бесполезно искать смысл и логику в нелепости и дикости обвинений. Борис Львович Северов, например, "входил в преступную организацию", образованную Ягодой, Погребинским, Островским в Болшевской и Люберецкой коммунах. Основное преступление Северова - преданность Погребинскому, который его и завербовал. В Болшево глава гнусных бандитов - Богословский. "Цель организации: смена руководства ВКП (б) и Советского Правительства. Террористические акты против руководства партии и правительства, в первую очередь Сталина, Ворошилова, Молотова, Жданова, Ежова".

Обратите внимание: и - "Ежова" (!).

Ранней весной 1937 года заведующий учебной частью коммуны Борис Львович Северов поехал навестить Погребинского в Горький. Матвей Самойлович руководил областным управлением НКВД. На вопрос: "Что происходит, Матвей?" - Погребинский ответил: "Не знаю, не понимаю. Но делать то, что мне приказывают, не могу". Он без труда мог предвидеть, что произойдет дальше: не оставалось веры, исчезла надежда, оставалась лишь любовь к прекрасному делу, ради которого он и существовал, - люди, свободные и честные, с достойными именами вместо кличек. 4 апреля 1937 года Погребинский нажал на спусковой крючок табельного оружия, оставив записку с просьбой никого не винить в его смерти. Друг народа Ежов-Марат не смог лично допросить Матвея Самойловича Погребинского.

Ну, так что же - остались воспитанники, ученики. Один из тех, кому волей судьбы посчастливилось уцелеть в те страшные годы, бухгалтер Полетаев, рассказывал, как в 1937 "рядовых членов коммуны, у которых не был закончен срок по приговорам, сотнями еженощно на "черных воронах" вывозили в место заключения". Однажды за три дня арестовали более 400 человек. Многих - расстреляли.

"Вам надо написать о том, какими людьми были воспитатели в Болшеве. Самое главное - о Матвее Самойловиче Погребинском. Сейчас всех чекистов стригут под одну гребенку. Но ведь руководили Болшевым и другими трудовыми коммунами в большинстве своем умные и честные люди, которые любили людей", - просили меня дети воспитанников Погребинского, сироты ежовских репрессий. Что я могла им ответить? Павел Железное больше всего писал о том, что пережил в годы беспризорщины и в годы войны: "Чувствую себя в долгу перед многими другими прекрасными людьми". Милиционер Иванов спас Железнова в бытность его вором и бандитом, Горький позволил упасть оступившемуся коммунару. Долг Железнова понятен. Но в ту пору государство тоже считало себя обязанным отдавать долги перед памятью тех, кто жил и работал во имя человеческого достоинства, а значит, и во имя страны. Нынче иные времена. Книга "Дети большой беды" - мой долг перед Дзержинским, обязавшим Советское государство кормить детей, независимо от социального происхождения их родителей. Так выжила моя мама, младшая дочь полковника от инфантерии, присягавшего двум императорам - Александру III и Николаю II. Книгу о Погребинском мне захотелось написать, едва я начала знакомиться с архивными материалами. "Дети большой беды" - счастливый случай, заказ издательства. Но если сегодня в России остались люди, для которых долгом профессиональной чести станет желание показать обществу, что не все чекисты - Аграновы и Ежовы, - и они найдут возможность поучаствовать в этом благородном деле, то книга о чекисте Матвее Самойловиче Погребинском будет написана.