Структура жилищного фонда и методы управления им в первые годы советской власти

 www.deduhova.ru/srvreform/sovmethod.htm  

СТРУКТУРА ЖИЛИЩНОГО ФОНДА И МЕТОДЫ УПРАВЛЕНИЯ ИМ В ПЕРВЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

 

Дедюхова И. А.

Все потрясения в секторе ответственности, не легитимные переходы оперативного государственного управления к группировкам сектора влияния – как правило, сказываются в секторе домохозяйств очень тяжелыми последствиями. По сути, любой не легитимный захват власти сказывается в жилищном секторе гуманитарной катастрофой.

Первый год революции был отмечен беспрецедентным запустением городского хозяйства и одичанием быта. Все ветшало и приходило в негодность. В конце 1917 года жители уездного Челябинска, старались не выходить на улицы города, опасаясь не только грабителей, но и бродячих собак, которые бегали по улицам стаями до 15 особей, а к зиме настолько одичали, что стали бросаться на людей.

К весне 1918 года не выдержала напора революционного хаоса и без того слабая ассенизационная служба. В Вятке из-за национализации коммунального хозяйства и гонений на частное предпринимательство перестали выезжать на работу более 100 частных ассенизаторов. В Уфе в 1918 году было вывезено в 1,5 раза меньше нечистот, чем в 1916-м. Отдел здравоохранения Уфимского губисполкома в 1920 году ретроспективно описывал состояние ассенизации в губернском центре следующим образом: «С наступлением революционного 1917 года и периодическим занятием города разными властями, эвакуации его с вывезением имущества, особенно лошадей, отчасти и бочек, прекращением дел частными ассенизаторами, постепенным приходом частного инвентаря в полную негодность, - дело ассенизации города совершенно разрушилось и с начала 1918 г. город совершенно не очищался. Вся ассенизационная деятельность сводится в настоящее время к тому, чтобы не дать нечистотам в общественных учреждениях перелиться через край выгребных ям и разлиться по городу, что удается далеко не всегда, частные обыватели совершенно не очищаются. Жильцы муниципальных домов очищаются в виде исключения».

Жители городов «красной» и «белой» зон Урала постоянно жаловались на царящую грязь и запустение. Наряду с навозом, пищевыми отходами, мусором и нечистотами, в трагический для Урала год Гражданской войны, с лета 1918 года по лето 1919-го, появился новый, страшный источник заражения - непогребенные или небрежно захороненные человеческие трупы. В начале сентября 1918 года - к этому времени большевики уже дважды были изгнаны из Оренбурга - местные власти забили тревогу по поводу санитарного состояния братских могил в центре города: «Губернский уполномоченный комитета членов Учредительного собрания обращает внимание городской управы, что гниение трупов, зарытых на площади перед зданием почты, распространяет временами сильный запах, а разрытие могил и приведение площади в прежний вид в летнее время, по мнению санитарного надзора, невозможно.

В виде временной меры, уполномоченный предлагает городской управе место могил, по возможности, уровнять, залить цементом, а за недостатком его, известью и заложить дерном».

13 ноября 1919 года в некогда цветущем губернском центре Оренбурга, уже окончательно закрепленного за большевиками, произошел дикий эпизод. Помощник заведующего военно-санитарным подотделом осматривал здание епархиального училища, в котором предстояло разместить команду выздоравливающих красноармейцев. После эвакуации располагавшегося здесь ранее василеостровского госпиталя помещения пустовали. В тот же день им было составлено донесение о результатах осмотра: «<Спустившись в этот подвал, мы наткнулись на кучу человеческих трупов - количеством около 30, безобразно набросанных. Очевидно, трупы бросались со двора в выломленное окно. Трупы, по-видимому, брошены давно, так как многие были проплесневевшие; все раздеты догола и набросаны без всякого порядка. Осветить подвал спичками не удалось - от скопления трупных газов огонь гас».

По предположению работника военно-санитарного подотдела, страшная находка принадлежала уехавшему госпиталю, бросившему своих покойников. Подобные «находки» стали обыденностью в условиях гражданской войны при переходе населенных пунктов страны из рук в руки враждующих группировок. Уничтожение частной собственности и ее полная принудительная национализация, к чему, собственно, и призывал Карл Маркс в «Манифесте Коммунистической партии» (1848), - неминуемо должны были сказаться в секторе домохозяйств горами заплесневевших трупов и стаями одичавших собак на улицах. «…Вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, т. e. пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил» - в этой формулировке Маркса одно исключает другое, «возможно более быстрое увеличение суммы производительных сил» - в жилищно-коммунальном секторе растянулось почти на 40 лет.

После завершения Гражданской войны уральские города представляли собой унылое зрелище. В сентябре 1920 года «Известия Уфы» писали: «Наши улицы превращены в форменные помойные или выгребные ямы. Обыватели уфимских домов разучились, пожалуй, даже ходить так называемыми черными ходами. Выметенный ли сор, слитые ли помои, выеденную от яйца скорлупу и тому подобные лоскутки и объедки они смело и безнаказанно выносят в парадные двери и выливают в соседнюю с тротуаром канаву, рассчитывая на бесплатное санитарное действие дождевой воды. Даже еще проще бывает, сплошь да рядом все это просто летит из окна, попадая подчас прямо на головы проходящих.

В результате вышеизложенного уличные канавы до того изгажены и загружены без всякой периодической чистки, что мостики совершенно закупорились и бурлящей дождевой воде приходится размывать без того разбитые тротуары. Особенно это выявляется на улице Чернышевской. На этой улице вместо прежних водосточных канав и мостиков - следы свиного постоя. Ко всему этому необходимо еще прибавить целое кладбище собачьих, кошачьих да крысиных трупов - и вот вам полная картина санитарного состояния нашего города».

Зимой зловонные кучи превращались в ледяные горы, передвигаясь по которым, уфимские обыватели рисковали переломать себе кости: «Хождение по тротуарам даже центральных улиц нашего города не только ночью, но и днем даже становится небезопасным. После снежных метелей образовавшиеся большие заставы в некоторых улицах совершенно закрыли проходы. Укатавшиеся, а местами обледенелые мостовые с глубокими ухабами и высокими снеговыми буграми не только не очищаются, а даже не посыпаются песком или золой».

В результате того, что в течение трех лет не проводились ежегодные противопаводковые мероприятия, весной 1920 г. в Омске произошло сильное наводнение. Вода держалась почти до середины июня месяца. Из подвалов домов и неглубоких небрежных захоронений выплыли обезображенные трупы раздетых догола людей.

Повсеместное захоронение трупов непосредственно в городской черте, длительное пренебрежение санитарными нормами - сказалось на возрастании кишечных эпидемий. В преддверии весны 1921 года осложнилось положение с питьевой водой в Екатеринбурге: Малаховская площадь, на углу которой находился единственный источник чистой воды – «Малаховский ключ», была «сплошь завалена навозом и нечистотами с частями обезображенных человеческих трупов». С таянием снега накопившаяся грязь грозила затопить ключ, оставив город без питьевой воды.

Впервые Маркс употребляет термин «диктатура пролетариата» в работе «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.». Опираясь на «опыт международного рабочего движения», Маркс сформулировал в «Критике Готской программы» (1875) следующий вывод: «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата».

Развитие «учения о диктатуре пролетариата», как форме государственного оперативного управления, применительно к «эпохе империализма и пролетарских революций» - получило в трудах В. И. Ленина, который уточнил, что диктатура пролетариата означает «особую форму его союза с крестьянством и другими эксплуатируемыми массами», и вскрыл «глубоко демократический характер» диктатуры пролетариата – «как власти трудящихся, т. е. большинства общества, над эксплуататорами, составляющими незначительное меньшинство»

Как известно, попутно Ленин открыл «Советы как новую форму государства рабочего класса, разработал вопрос о системе организаций диктатуры пролетариата и руководящей роли коммунистической партии в этой системе», выявив многообразие форм диктатуры пролетариата в различных странах». Положение об исторической необходимости установления диктатуры пролетариата было впервые закреплено в Программе  РСДРП, принятой на немногочисленном 2-м съезде партии (1903).

Гениальное «открытие» Ленина, заключавшееся в том, что «Советы – новая форма правления», - основывалось на опыте земского самоуправления. Но это – не форма государственного управления, это всего лишь второй уровень системы, нуждавшийся в управляющем оперативном сигнале. Не требуется особой гениальности, чтобы установить, что системы самоуправления царской России работали практически автономно. Это было основным недостатком и ущербностью земских и губернских учреждений, они не были объединены общей государственной задачей, предусматривающей централизованное финансирование аккумулированными государством средствами. Ленин же инфантильно делает ставку именно на автономность этих систем. Он считает, что, если дать возможность местному самоуправлению уже в виде «Советов» не просто получать налоговые отчисления с приносящей доход недвижимости, а полностью национализировать всю частную собственность, - то богатые и полностью автономные «Советы» при руководящей роли коммунистической партии построят коммунизм буквально за 3-4 года. Именно такой срок отводили большевики «временным трудностям» на момент захвата власти.

Гуманитарная катастрофа российских домохозяйств с момента «Февральской революции» разворачивалась на фоне разгула уголовной преступности. Уже осенью 1917 года провинцию накрыла волна преступности, поскольку Временным правительством были амнистированы уголовники и солдаты, не желавшие отправляться на фронт. Военные гарнизоны запасных частей в городах страны были переполнены, повсюду царила анархия. От безделья солдаты «лечились» спекуляцией, лузганьем семечек и посещением публичных домов. К примеру, в Омске накануне октябрьских событий солдатский разврат достиг такого предела, что власти попытались закрыть публичные дома на улице Госпитальной, но недовольные солдаты чуть не разнесли Совет солдатских и рабочих депутатов и отстояли «революционное право трудящихся на посещение развлекательных заведений».

В ноябре 1917 г. амнистированные уголовники были призваны в армию, где получили доступ к оружию. Лишенные дисциплинарной власти офицеры не могли уследить за порядком в запасных батальонах. Поэтому осень семнадцатого года запомнилась в провинциальных городах, имевших военные гарнизоны, серией громких ограблений и налетов.

«Практический опыт» первых трех лет «революции» значительно обогатил и теорию «революционного движения». Со средины 20-х годов весь кошмар, случившийся в стране сразу же вслед за «правительственным кризисом в булочных», теоретиками «марксизма-ленинизма» именуется не иначе как «военным коммунизмом» с очередными «гениальными» доказательствами его «исторической неизбежности».

* * *

После Октябрьской революции все учреждения административного, финансового, культурно-просветительного, хозяйственного назначения, учреждения здравоохранения и призрения (социального обеспечения) перешли в управление Городским Советам рабочих и солдатских депутатов. Но примерно до марта-апреля 1918 года управление городским хозяйством осуществляли под присмотром назначенных Советом комиссаров работники старого аппарата. В структурах исполкомов горсоветов образовывались «городские отделы», на которые возлагалось руководство городским хозяйством и благоустройством. Почти повсеместно председателями этих отделов назначались бывшие гласные городских дум или непосредственные члены городской управы. В г. Гатчина начальником такого отдела остался Городской Голова А.М. Гаврилов. Это доказывает, что никакой теоретической проработки «многообразия форм диктатуры пролетариата» у большевиков не имелось. Сразу после революции начинается управленческая чехарда. Например, в 1918 году исполкомы насчитывали в среднем 12-13 отделов, осенью 1919-го - 8, в 1921-м - 10, в 1922-м - 6. Почти каждый из них разделялся еще на несколько подотделов, управление жилищно-коммунальным хозяйством распылялось по множеству различных ведомств. С февраля по сентябрь 1918 года вопросы ЖКХ были в компетенции городских отделов, затем, до марта 1919-го - экономического, с марта 1919-го - коммунального (именно тогда это слово широко вошло в обиход). Следующая реорганизация произошла в марте 1921 года, когда из коммунальных отделов городов и поселков были выведены четыре подотдела и на их основе были созданы отделы местного хозяйства, впоследствии названный Совнархозами.

Поскольку до революции жилищный фонд находился в частном владении или в казенном ведомстве, одним из первых решений нового «революционного правительства» от декабря 1917 г. стала отмена квартирной платы. По декрету ЦИК от 20 августа 1918 года «Об отмене права частной собственности на недвижимости в городах» Советы рабочих и красноармейских депутатов получают задачу - выселить буржуазию на окраины городов, а в центры вселить рабочих и городскую бедноту. В некоторых городах «национализация и муниципализация» начинается уже осенью 1918 года. 9 октября 1918 года общее собрание Совета Гатчинской Трудовой Коммуны (ГТК) и представителей рабочих организаций и коллективов выносят постановление: «Рабочий должен жить в хороших квартирах, чтобы он имел отдых после дневной работы, чтобы его дети не чахли, не мерзли в сырых подвалах... Все из подвалов в чистые и светлые жилища, последние гнезда белогвардейцев должны быть уничтожены!» По этому постановлению первым на новое место жительства, в деревянную лачугу на окраине отправляется с семьей купец Д.С. Горохов, выстроивший в Гатчине пять каменных доходных домов.

«Муниципализация» в городах отличалась особой жестокостью. Приведем несколько выдержек из протоколов заседаний Совета Гатчинской Трудовой Коммуны.

«26 июля 1918 г. «Слушали: Просьба гр-и Успенской о восстановлении ей пенсии. Просительница домовладелка. Имеет в госбанке 14 тыс. руб. в %% бумагах. Постановили: Определить Успенскую в богадельню и имущество ее передать в ведение соц.обеспечения».

5 августа 1918 г. «Слушали: О помещении для центральной библиотеки. Постановили: Муниципализировать дом Копанова под культ-просвет. отдел».

20 сентября 1918 г. «Слушали: Просьба 5 бывших егерей отложить их выселение из Егерского имения. Постановили: оставить постановление о выселении в силе».

Распределением квартир в 1918 году занимались «Бюро по найму квартир» при исполкомах, затем - «Квартирные комиссии». В конце 1918 г. в составах городских отделов организуются жилищные подотделы, непосредственно занимающиеся муниципализацией и распределением жилья. До этого в течение всего 1918 года домовладельцев и квартиросъемщиков мог выгнать любой представитель новой власти.

Вначале «бедноту» на коммунальной основе вселяли только в «барские» квартиры от 10 комнат и выше, но уже с осени «барскими» считаются вполне обычные квартиры для «царского режима» 5-ти комнатные квартиры (см. рис. 179). Хозяевам позволяется в лучшем случае занять комнату при кухне, предназначавшуюся раньше под чулан, и пользоваться черным входом и туалетом при общей кухне. В этот период по городам страны ходит частушка:

Милка, ты, танцуй, танцуй,

Славно в этом мире!

Хнычет выгнанный буржуй

По своей квартире

«Бедноте» достаются комнаты с художественной лепкой, изразцовыми печами, красивыми обоями. Городской люмпен впервые сталкивается с водопроводом, электричеством, теплым туалетом и унитазами. Никогда не видевшие такой роскоши люди продолжали жить той же привычной им по подвалам и каморкам жизнью. Жилищные подотделы завалены жалобами жильцов о том, что «подселенцы» ломали мебель, двери, перегородки, дубовые паркетные полы, сжигая их в печах. Канализация и водопровод практически всех доходных домов, подвергшихся «муниципализации», не выдержали первого отопительного сезона 1918-1919 гг. В стране началась «разруха».

«Муниципализировались» не только квартиры, но и мебель, и другая «частная собственность». К примеру, в купеческом городе Сарапуле Вятской губернии в первую очередь муниципализации подверглись столовые сервизы, огромные купеческие трюмо, картины известных художников (вырезавшиеся ножом из рам в присутствии понятых и владельцев) и меховые манто. Имущество обираемых граждан свозилось на городские склады, а потом выдавалось по ордерам.

«Военный коммунизм» стал периодом беспощадной классовой политики в секторе домохозяйств. К «бедноте» и «трудящимся» на глазок причислялся городской люмпен, несамодеятельные слои населения. Любой опрятно одетый человек объявлялся «богатеем» и «мироедом». Люди намеренно ходили в рваных солдатских шинелях, стоптанных сапогах, поскольку «бедным слоям населения» по возможности бесплатно предоставлялось жилье, продукты и товары первой необходимости по карточкам за символическую плату. В январе 1921 года плата за оскудевшие карточки была отменена.

«Богатые» не пользовались социальным обеспечением, на них распространялись всевозможные поборы в виде неожиданных «контрибуций» и произвольно устанавливаемых налогов. С осени 1918 г. для «богатых» вводятся бесплатные трудовые повинности по очистке улиц, дорожным работам, разгрузке вагонов и проч. Поэтому с конца 1918 года начинается массовая эмиграция городского населения, прежде всего, технических специалистов, представителей предпринимательского сектора. В 1919 году с белогвардейцами уходят не только «зажиточные». С отступающими армиями Колчака с Ижевских и Воткинских заводов уходит большая часть трудоспособного населения из рабочих и окрестных крестьян.

«Разруха» касается не только жилищного сектора, но всей национализированной частной собственности. Остановленные «национализированные» предприятия подвергаются немедленному грабежу, когда с фабрик и заводов выносится все плоть до листового железа кровель и деревянных оконных рам, а корпуса разбираются по кирпичикам.

Необходимо отметить, что ликвидация частной собственности, бытие в «свободных коммунах и ассоциациях», «наслаждения прелестью совместного труда», как проповедовал упоминавшийся ранее Николай Гаврилович Чернышевский, – приходит сразу после саморазрушительного дурмана «борьбы с самодержавием». Как мы видели из п. 2.6, самодержавием было сделано немало промахов и ошибок. Но в результате общество, не поддержавшее легитимную на тот период государственную власть, явно саботировавшее введение подоходного налогообложение – получает ситуацию, когда к середине 1919 г. облагать налогами в огромной стране становится нечего.

* **

В повести Михаила Афанасьевича Булгакова (1891-1940) «Собачье сердце» описывается характер новых взаимоотношений, возникающих в жилищном секторе. В доходном доме Калабухова на Пречистенке организуется домком, члены которого, «жилтоварищи», - селятся прямо в квартиру, занимаемую «буржуем» Федором Павловичем Саблиным, который безропотно едет за ширмами и кирпичом, чтобы как-то отделить свой быт от новых жильцов. Профессор Преображенский узнает новость от швейцара Федора.

«С лестницы вниз: - Писем мне, Федор, не было?

Снизу на лестницу почтительно: - Никак нет, Филипп Филиппович (интимно вполголоса вдогонку), - а в третью квартиру жилтоварищей вселили.

Важный песий благотворитель круто обернулся на ступеньке и, перегнувшись через перила, в ужасе спросил:

- Ну-у? -Глаза его округлились и усы встали дыбом. Швейцар снизу задрал голову, приладил ладошку к губам и подтвердил:

- Точно так, целых четыре штуки.

- Боже мой! Воображаю, что теперь будет в квартире. Ну и что ж они?

- Да ничего-с.

- А Федор Павлович?

- За ширмами поехали и за кирпичом. Перегородки будут ставить.

- Черт знает, что такое!». 

Через непродолжительное время в квартиру профессора Преображенского является делегация «жилтоварищей» с просьбой «уплотниться» в добровольном порядке.

«- Мы - новое домоуправление нашего дома, - в сдержанной ярости заговорил черный. - Я - Швондер, она - Вяземская, он - товарищ Пеструхин и Шаровкин. И вот мы...

- Это вас вселили в квартиру Федора Павловича Саблина?

- Нас, - ответил Швондер.

- Боже, пропал калабуховский дом! - В отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками.

- Что вы, профессор, смеетесь?

- Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, - крикнул Филипп Филиппович, - что же теперь будет с паровым отоплением?

- Вы издеваетесь, профессор Преображенский?

- По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать.

- Мы, управление дома, - с ненавистью заговорил Швондер, - пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома...

- Кто на ком стоял? - Крикнул Филипп Филиппович, - потрудитесь излагать ваши мысли яснее.

- Вопрос стоял об уплотнении.

- Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?

- Известно, - ответил Швондер, - но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живете в семи комнатах.

- Я один живу и работаю в семи комнатах, - ответил Филипп Филиппович, - и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку.

Четверо онемели.

- Восьмую! Э-хе-хе, - проговорил блондин, лишенный головного убора, однако, это здорово.

- Это неописуемо! - Воскликнул юноша, оказавшийся женщиной.

- У меня приемная - заметьте - она же библиотека, столовая, мой кабинет - 3. Смотровая - 4. Операционная - 5. Моя спальня - 6 и комната прислуги - 7. В общем, не хватает... Да, впрочем, это неважно. Моя квартира свободна, и разговору конец. Могу я идти обедать?

- Извиняюсь, - сказал четвертый, похожий на крепкого жука.

- Извиняюсь, - перебил его Швондер, - вот именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли поговорить. Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. Столовых нет ни у кого в Москве.

- Даже у Айседоры Дункан, - звонко крикнула женщина.

С Филиппом Филипповичем что-то сделалось, вследствие чего его лицо нежно побагровело и он не произнес ни одного звука, выжидая, что будет дальше.

- И от смотровой также, - продолжал Швондер, - смотровую прекрасно можно соединить с кабинетом.

- Угу, - молвил Филипп Филиппович каким-то странным голосом, - а где же я должен принимать пищу?

- В спальне, - хором ответили все четверо.

Багровость Филиппа Филипповича приняла несколько сероватый оттенок.

- В спальне принимать пищу, - заговорил он слегка придушенным голосом, - в смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть. Но я не Айседора Дункан!.. - Вдруг рявкнул он, и багровость его стала желтой. - Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это общему собранию, и покорнейше вас прошу вернуться к вашим делам, а мне предоставить возможность принять пищу там, где ее принимают все нормальные люди, то есть в столовой, а не в передней и не в детской.

- Тогда, профессор, ввиду вашего упорного противодействия, - Сказал взволнованный Швондер, - мы подадим на вас жалобу в высшие инстанции».

Профессор нисколько не сомневается, к чему приведут подобные социальные благодеяния «жилтоварищей» за чужой счет в отношении «бедноты». Явившиеся с развязным предложением члены домового комитета не испытывают никакого стеснения, хотя сами живут за ширмами в чужой квартире. И первым результатом восстановления подобной «социальной справедливости» станет лопнувший котел парового отопления. Наряду с этой прямой линией разрушения домашнего уклада, в повести присутствует и вторая, более завуалированная. Профессор уже вселил к себе в дом приблудного пса, над которым ставит столь же небывалый эксперимент, как и тот, что в этот момент ставится над всем обществом. Он собирается привить собаке - гипофиз городского люмпена Клима Чугункина («25 лет, холост. Беспартийный, сочувствующий. Судился 3 раза и оправдан: в первый раз благодаря недостатку улик, второй раз происхождение спасло, в третий раз - условно каторга на 15 лет. Кражи. Профессия - игра на балалайке по трактирам.»).

В повести постоянно возникают прямые аналогии между экспериментом профессора и широкомасштабной попыткой привить гипофиз люмпена всему обществу. Возродившийся «к новой жизни» жилец профессора устраивает то же самое, с чем сталкиваются все «уплотненные» граждане новой России: бытовое хамство, кражи, потоп в ванной комнате.

Ни у кого из современников Булгакова нет настолько точной характеристики всех изменений в жилищном секторе «изнутри», как в эпизоде обеда, где профессор Преображенский произносит знаменитый монолог о «разрухе». 

«Глухой, смягченный потолками и коврами, хорал донесся откуда-то сверху и сбоку. Филипп Филиппович позвонил, и пришла Зина.

- Зинуша, что это такое значит?

- Опять общее собрание сделали, Филипп Филиппович, - ответила Зина.

- Опять! - Горестно воскликнул Филипп Филиппович, - ну, теперь, стало быть, пошло, пропал калабуховский дом. Придется уезжать, но куда спрашивается. Все будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замерзнут трубы, потом лопнет котел в паровом отоплении и так далее. Крышка Калабухову.

- Убивается Филипп Филиппович, - заметила, улыбаясь, Зина и унесла груду тарелок.

- Да ведь как не убиваться?! - Возопил Филипп Филиппович, - Ведь это какой дом был - вы поймите!

- Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович, - возразил красавец тяпнутый, - они теперь резко изменились.

- Голубчик, вы меня знаете? Не правда ли? Я - человек фактов, человек наблюдения. Я - враг необоснованных гипотез. И это очень хорошо известно не только в России, но и в Европе. Если я что-нибудь говорю, значит, в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод. И вот вам факт: вешалка и калошная стойка в нашем доме.

- Это интересно...

- Не угодно ли - калошная стойка. С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в течение этого времени до марта 1917 года не было ни одного случая - подчеркиваю красным карандашом - ни одного, чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала хоть одна пара калош. Заметьте, здесь 12 квартир, у меня прием. В марте 17-го года в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, 3 палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила свое существование. Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция - не нужно топить. Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор еще запирать под замок? И еще приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил? Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подьезд калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?

- Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош, - заикнулся было тяпнутый.

- Ничего похожего! - Громовым голосом ответил Филипп Филиппович и налил стакан вина. - Гм... Я не признаю ликеров после обеда: они тяжелят и скверно действуют на печень... Ничего подобного! На нем есть теперь калоши, и эти калоши - мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной 1917 года. Спрашивается, - кто их попер? Я? Не может быть. Буржуй Саблин? (Филипп Филиппович ткнул пальцем в потолок). Смешно даже предположить. Сахарозаводчик Полозов? (Филипп Филиппович указал вбок). Ни в коем случае! Да-с! Но хоть бы они их снимали на лестнице! (Филипп Филиппович начал багроветь). На какого черта убрали цветы с площадок? Почему электричество, которое, дай бог памяти, тухло в течение 20-ти лет два раза, в теперешнее время аккуратно гаснет раз в месяц? Доктор Борменталь, статистика - ужасная вещь. Вам, знакомому с моей последней работой, это известно лучше, чем кому бы то ни было другому.

- Разруха, Филипп Филиппович.

- Нет, - совершенно уверенно возразил Филипп Филиппович, - нет. Вы первый, дорогой Иван Арнольдович воздержитесь от употребления самого этого слова. Это - мираж, дым, фикция, - Филипп Филиппович широко растопырил короткие пальцы, отчего две тени, похожие на черепах, заерзали по скатерти. - Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? - Яростно спросил Филипп Филиппович у несчастной картонной утки, висящей кверху ногами рядом с буфетом, и сам же ответил за нее. - Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «Бей разруху!» - Я смеюсь. (Лицо Филиппа Филипповича перекосило так, что тяпнутый открыл рот). Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займется чисткой сараев - прямым своим делом, - разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удается, доктор, и тем более - людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на 200, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают свои собственные штаны!»

Складывающаяся в этот период ситуация в жилищном секторе заставляет сомневаться в том, что люди, решившиеся разрушить житейский уклад собственных соотечественников под соусом диких «теорий», ставящие социальный эксперимент в рамках огромной страны – умеют застегивать собственные штаны.

* * *

После двух лет подобной «эксплуатации» жилищного фонда, по всей стране жилье приходит в полнейшую негодность. В исполкомах доходные дома вполне официально начинают именоваться «бездоходными». Разгул муниципализации приостанавливается к началу 1920 года, поскольку у местных властей нет возможности содержать превратившиеся в трущобы «бездоходные» дома: «В силу бездоходности домов и отсутствия средств у Совдепа, в гор. Гатчино полная муниципализация проведена не может быть. Проводится частичная муниципализация необходимых Совету домов» (Из решения Чрезвычайного заседания Совета ГТК). С осени 1920 года многие губернии вынуждены восстановить квартирную плату по «социальной справедливости». Губернский съезд заведующих коммунальными отделами Московской губернии вопрос о введении квартирной платы поставил 25-26 февраля 1922 года.

Плата за квартиру с водопроводом в сентябре 1920 года составляла 20 руб. за квадратную сажень (4,5 кв. м), без водопровода - 15 руб. Плата за мебель: кровать, мягкий стул, этажерка - по 1 руб. в месяц, шкаф - 4 руб., письменный стол, кресло, трюмо, часы обыкновен. - по 5 руб., часы столовые - 10 руб.

Несмотря на эти меры, задача содержания муниципализированного жилого фонда (ремонт и сбережение домов, уборка общих мест и пр.) оказалась нереальной не только в силу разного социального состава жильцов. Проблема состояла не в старых, а в новых жильцах, которые занимались бытовым вандализмом в своем новом жилище. Люди как будто мстили прежним хозяевам за налаженный продуманный быт. Но существовало и еще одно обстоятельство: никто не ценит улучшения жилищных условий, если в этот процесс не вложен собственный труд. Жилье – это продукт, приобретение которого государство может значительно облегчить для своих граждан. Но, отдавая жилье «на бедность» - государство неминуемо порождает социальное иждивенчество.

 

С целью привлечения жильцов к сохранению и правильному пользованию обобществленным жилым фондом, с октября 1918 года в стране создаются домовые комитеты бедноты (домкомбеды) и назначаются уполномоченные по управлению домами, действия которых описываются в повести Булгакова. Домкомбед Швондер из калабуховского дома организует пения жильцов хором. В Гатчине бедняков к сознательности призывал председатель ЧК Серов: «Призываю всех товарищей бедняков организовывать домовые комитеты бедноты, которые будут во всех домах оком революции. Тогда нам не страшна будет никакая контра!» В Кремле на субботник по борьбе с «разрухой» выходит Владимир Ильич Ленин. Но с этого момента никакие призывы к активности в жилищном секторе не имеют силы – поскольку сам жизненный уклад разрушен до основания.

* * *

Совершенно очевидно, что подобный подход к государственному управлению полностью разрушает экономические связи даже внутри небольших поселений. В 1920 году в «красном секторе» люди начинают умирать на улицах. В этот же период организуются пресловутые «продотряды», призванные реквизировать продовольствие в крестьянских домохозяйствах. Однако гуманитарная катастрофа в жилищном секторе всегда имеет детское лицо Никогда до этого в России не было на улицах стольких беспризорных детей, никогда дети не умирали от голода на улицах.

* * *

При знакомстве с повседневной жизнью населения в годы революции, Гражданской войны и «военного коммунизма» поражает обилие праздников, диссонирующее с жалкими материальными условиями существования. Весна 1918 года проходит под знаком помпезных «праздников революции», обязательный церемониал которых включал митинги и демонстрации, военные парады и посещение кладбищ с целью почтить память «борцов за свободу». В следующем году были организованы первые торжества по поводу годовщин Февральской и Октябрьской революций с шествиями и демонстрациями, эксплуатируя любой повод - будь то смерть К. Либкнехта и Р. Люксембург, годовщина Красной армии, похороны красноармейцев или переименование улиц.

Иррациональная склонность людей к праздничным мероприятиям в обстановке, когда единственная жизненная задача сводилась к банальному выживанию, определялась исключительно бытовой неустроенностью: «В серой, архибудничной жизни, где хлеб, крупа и бревно составляют весь горизонт, с нетерпением ждешь праздничных дней».

Далеко не последнюю роль в тяге к массовым революционным мероприятиям играло и нежелание идти домой, большинство граждан бежит из «домовых коммун» на улицу.

 

 

Управление доходным домом до революции в общей структуре государственного управления(слева) и «бездоходным» домом после революции.

 

На схеме представлен сравнительный анализ управления жилищным фондом до революции и в первые годы советской власти. Пожалуй, самое страшное, что происходит в этот период, - это даже не новое соседство с Климами Чугункиными, за плечами которых «условно каторга на 15 лет. Кражи.» Непосредственно у себя дома человек получает множество начальников, регулирующих его интимную ипостась бытия, старающихся «уплотнить», по любому поводу угрожающих: «мы подадим на вас жалобу в высшие инстанции».

28 декабря 1921 года выходит декрет ЦИК демуниципализации, т.е. возвращения бывшим собственникам бездоходных (площадью не более 25 м²) домов. Воспользовавшись декретом, исполкомы, заваленные жалобами от жильцов, долгами по обслуживанию жилищного фонда, занятые устройством празднеств и классовой борьбой, - стараются избавиться от всего объема муниципального жилья. Но большей части домовладельцев они не находят. В городах появляется множество пустующих домов, которые становятся причинами пожаров. Дома пытаются «демуципализировать» даже в виде «аренды» бывшим управдомам, не являвшимся собственниками жилья. Только в Гатчине с марта по июнь 1921 г. было демуниципализировано 135 домов, из них 44 переданы в пожизненное владение, 71 сданы в аренду бывшим управдомами. Всего на 1 июля 1922 года в Гатчине числилось более 1200 домов, из них частновладельческих 793, муниципализированных 225, демуниципализированных 135, пустующих - 66. В шести городских жилых районах некогда цветущего города из более чем 600-т дореволюционных управдомов к марту 1921 г. в живых насчитывалось 125 «домоуправов».

* * *

Состояние жилищного сектора в годы «военного коммунизма» ярче всего выявляет в руководстве страной не только полное отсутствие элементарных представлений о государственном управлении, но и отсутствие каких-либо нравственных принципов. Интересно, что последнее обстоятельство – не позволяет новому правительству долгое время выработать глобальную государственную задачу, являющуюся основой внутренней социальной политики. Не может быть основой внутренней политики – задача уничтожения «господствующего класса», становление диктата одного, пусть наиболее многочисленного класса. Участие государственного сектора в третировании каких-либо, пусть немногочисленных социальных групп населения, или, напротив, в возвеличивании сколь угодно многочисленной социальной группы - неизбежно заканчивается всеобщей гуманитарной катастрофой для всего общества. Это единственная историческая закономерность в рассматриваемом фрагменте истории.

По рис. 12 можно представить, насколько вырос управленческий аппарат в первые три года «военного коммунизма». Все трудоспособное население в условиях полной «разрухи», т.е. остановки национализированных предприятий, пытается «пристроиться» на государственную службу. Количество различных учреждений, «подотелов» и контор – растет с неимоверной быстротой. В повести «Собачье сердце» есть эпизод явления жильца профессора Преображенского, возглавившего «подотдел очистки», - в новой одежде, явно с чужого плеча, на автомобиле.

Беспринципность нового руководства, отсутствие у него каких-либо «теорий», подтвердившихся на «практике», - ярче всего проявляется в переходе к НЭПу, «новой экономической политике» в 1921 году.

С 1 января 1922 года в стране официально вводится платность всех видов коммунальных услуг. Жилищно-коммунальные отделы, так и не разбогатевшие на внезапно свалившемся богатстве вплоть до картин и сервизов, - переводились на самоокупаемость, снимались с государственного снабжения, а их затраты относились на средства местных бюджетов. То есть новое руководство страной сделало то же самое, за что до сих пор жестко критикуется «царский режим» - вопросы развития жилищно-коммунального хозяйства были закреплены за местным самоуправлением на уровне реформы 1864 г.

При этом местное самоуправление со множеством «подотделов очистки», заполненных людьми, не способными самостоятельно заработать на сапоги, кожаную куртку и автомобиль, - значительно отличалось от прежних земств, куда избирались люди жестко на профессиональной или предпринимательской состоятельности. Коммунальное хозяйство оказалось в тяжелом кризисе. Правительством делались попытки для его преодоления. В частности, 20.03.1922 г. было издано постановление об оплате коммунальных услуг, с учетом социального происхождения жильцов. Наряду с этим, коммунальные отделы местного самоуправления наделялись правами застройки, на их балансы передавались электростанции и местный транспорт. В духе «старорежимного» законодательства 1890-х, правительством учреждаются коммунальные банки с целью выдачи коммунальных кредитов отделам местного самоуправления.

Развитие частного предпринимательства «оживило» сферу ЖКХ в интересном аспекте. В стране развивается новый тип маклерства. Происходит своеобразный процесс «очистки». Объединяясь квартирами, этажами и домами, жильцы с помощью маклера избавляются от нежелательных «подселенцев» и «жилтоварищей», приводят свой быт в терпимый вид. Органы советской власти завалены жалобами об уплотнение коммуналок и утратой беднотой хороших квартир. На жилищном рынке появляется новый термин – «выдавить», и новый вид услуг – «выдавливание нежелательных проживающих». В романе «Золотой теленок» Ильфа и Петрова описывается процесс «выдавливания» ничтожными бытовыми мелочами в коммуналке «Воронья слободка». Но как мы видим в приведенных цитатах из повести Булгакова «Собачье сердце», легче всего довести человека до отчаяния можно как раз бытовыми мелочами, т.е. непосредственно в жилищном секторе.

Социальные эксперименты в жилищном секторе немедленно дают огромный всплеск суицидов. Причем, печальное лидерство держат крупнейшие города страны – Москва и Петроград. В приведенной табл. 1 можно видеть новое деление по регионам страны, напоминающее деление на «державы» по Конституции декабриста Никиты Муравьева. Здесь и далее статистические сводки приводятся из выпусков Центрального Статистического управления (ЦСУ), главного статистического органа Советской республики, созданного в рамках «Положения о государственной статистике» Совета Народных Комиссаров 25 июня 1918 года.

 

 

Несмотря на «новую экономическую политику, в последующие годы число суицидов, преимущественно в РСФСР, неуклонно растет. В таб. 2 приводятся регионы, где абсолютная величина суицидов в процентном отношении от общего числа самоубийств - превышает 3%. Можно заметить, что наибольшее число суицидов дают районы с наиболее развитой коммунальной инфраструктурой, где до революции число самоубийств было значительно меньше, поскольку люди старались переселиться в эти районы, чтобы жить, а не для того, чтобы заканчивать жизнь самоубийством. «Пальму первенства» по числу суицидов в дореволюционной России традиционно держали угро-финские народы. Но в Вятском районе практически нет прироста самоубийств, в сравнении с дореволюционными показателями. То есть суицид в России после социальных экспериментов – имеет не этническую или личностную окраску, а социальную.

Таблица 2. Количество самоубийств в СССР по наиболее неблагополучным районам
в 1923 - 1926 г.г.

 

 

Впервые со значительным приростом в сводках суицидов появляются Дальневосточный край. Резко увеличивается число суицидов в Сибири, почти двукратное увеличение числа самоубийств дает Белоруссия. Возрастание суицидов в этих регионах дает общая тенденция эмиграции населения европейской части России. Во время войны до 1917 г. включительно этот поток был совершенно ничтожным и компенсировался потоком беженцев из западных губерний. Зато в первые 4 месяца 1918 г. в Челябинске было зарегистрировано 175 тыс. переселенцев. Общая численность неорганизованных переселенцев - городских и т.д. - не подвергалась учету вовсе.

То, что люди заканчивали жизнь самоубийством как раз по причине отсутствия перспектив в налаживании личного быта, т.е. при полном отсутствии социальных перспектив – доказывает резко изменившийся возрастной состав самоубийц. Впервые российская статистика включает детские суициды от 10 лет, а наибольшее число суицидов приходится на самый цветущий возраст мужчин и женщин.

Число суицидов на 100.000 населения по возрастному составу

 

Процент «неизвестных мотивов» самоубийств

 

Подавляющее количество всех суицидов в годы «революционных преобразований» приходится на так называемые «неизвестные мотивы», т.е. большинство людей добровольно уходит из жизни, не оставив даже предсмертной записки. Данные - итог социальной политики в пользу определенной социальной прослойки, когда человеческая индивидуальность не рассматривается вне «народной массы».

* * *

С «новой экономической политикой» в городах страны открываются рынки, которые только усугубили антисанитарию в городах и поселках. Средства, выделяемые на ремонт тротуаров, мостовых, коммунальных зданий и мостов «проедаются» огромным аппаратом. Жилищный фонд находится в ужасном состоянии, поскольку большей частью он состоит из жилья, требующего постоянных эксплуатационных затрат. Углы и стены домов из-за подтекания воды промерзали и покрывались грибком; все водосточные трубы были разобраны жителями на дымоходы железных печей-«буржуек». Ассенизационный обоз в уездных городах Вятской губернии имел в 1,5-4 раза меньше лошадей, чем требовалось для вывоза нечистот. Сложившаяся ситуация в мае 1921 года язвительно комментируется оренбургской прессой: «У нас существуют, наверное, сотни разного рода комиссий, подкомиссий, уполномоченных и даже «чересчур уполномоченных». Но вот кучи мусора на улицах г. Оренбурга не исчезают, а растут все более и более».

Зимой 1922 года страшный голод в деревне погнал в города крестьян-беженцев. На улицах уральских городов вновь появились человеческие и конские трупы, принадлежавшие на этот раз жертвам не боевых действий, а физического истощения. Лишь во второй половине 1922 года жизнь в городах начала входить в нормальное русло. Летом холерные эмбрионы не были обнаружены ни в реке Урал, ни в водопроводе, ни даже в канализационных трубах, что также было отмечено прессой: «На улицах Оренбурга мы наконец не видим толпы дрожащих от холода, едва передвигающих ноги голодных. Театры и кинотеатры полны нарядной публикой». При первой возможности граждане стремятся наладить разрушаемый на государственном уровне быт. Сводка из Челябинска летом 1922 года носят оптимистический характер: «Введен один день в неделю бесплатного мытья в банях для несостоятельных граждан, а также понижена плата за воду. Началась разгрузка станции, отправлены все отставшие от поездов и безбилетные. Санитарными инспекторами проводится осмотр города, зданий и учреждений, а также служащих различных учреждений и дезинфекционные работы».

На протяжении 1917-1922 годов в ветхость и негодность приходили не только коммуникации и внешний облик городов, но и общественные заведения - столовые, гостиницы, бани, школы. Воплощением вопиющей антисанитарии являлись больницы. Так, в Перми особая рабочая губчека по борьбе за чистоту, обследовав в октябре 1920 года больницу, размещенную в бывшем доме Грибушина, где на излечении находилось 400 красноармейцев, составила акт следующего содержания: «Весь пол покрыт толстым слоем грязи, на месте оказался один лекпом [помощник лекаря] госпиталя, ни одного из санитаров не оказалось. Все продукты, выдаваемые больным красноармейцам, помещаются на грязном полу и на мокрых подоконниках, так как в комнате нет ни одного стола, ни одной скамейки. В передней прихожей стоит лужа мочи, а в углах масса каловых испражнений. Никаких предметов по уходу за больными не оказалось, вообще данное помещение совершенно не было приспособлено для помещения больных, даже нет простых нар, чтобы спасти больных от той липкой грязи, которой покрыт весь пол, кроме того, нет ни одной плевательницы, почему и пол покрыт гнойными плевками, а местами - рвотными массами».

В ходе многократной смены власти в уральских городах - до 5 раз в течение одного года - каждая из них, покидая тот или иной населенный пункт, стремилась доставить противнику как можно больше неприятностей. Очередная волна отступлений сопровождалась вывозом денежных средств и документации, мебели и заводского оборудования, медикаментов и перевязочных материалов, больничного белья и хирургических инструментов, специалистов и средств передвижения. Осенью 1918 года, когда основные потрясения Гражданской войны на Урале были еще впереди, одна из оренбургских газет констатировала: «Городские самоуправления и земства бьются, как рыба об лед, в тисках общероссийской экономической разрухи, с каждым днем приближаясь к финансовому краху. Они уже банкроты. Им уже нечем содержать школы и больницы, нечем платить жалованье служащим. Иногда их касса затрудняется оплатой ордера в 200 рублей».

Послевоенные «военно-коммунистические» эксперименты внесли свою лепту в доведение санитарного состояния лежащего в руинах региона до последней черты. Жилищный фонд необратимо разрушался, в том числе и стараниями самих владельцев жилья: В обстановке всеобщего дефицита хозяевам было выгоднее не ждать «муниципализации», а продать дома на строительные материалы. В ожидании очередной волны национализации домовладельцы ломали печи, трубы, выставляли рамы и стекла.

За очевидными политическими, экономическими и социальными событиями и процессами скрываются, вместе с тем важные культурные сдвиги. Из скученности жителей, высокой концентрации пришлого гражданского населения и воинских контингентов следует повышенная нагрузка на городскую жизнь, но отнюдь не вытекает неизбежное ухудшение санитарного состояния городов. Оно зависело, главным образом, от того, каков был культурный облик тех, кто вливался в ряды городских жителей. Историки пользуются терминами «окрестьянивание», «рурализация», «архаизация» для описания политических и социальных трансформаций советского государственного порядка и структуры общества в Советской России и СССР.

Массовая мобильность выходцев из крестьянской среды, восхождение сельских жителей из беднейших, наименее затронутых бытовой культурой слоев, до вершин новой элиты – вносили «веяния новой жизни» не только в социально-политической сфере, но и в санитарно-гигиенической.

Люмпенизация всего общества, художественно показанная в повести Булгакова, губительно отражается на общей санитарно-гигиенической обстановке. Читая уставы, регламенты, инструкции военных новообразований 1918-1919 годов, посвященных элементарному санитарному просвещению «рядовой массы», слышатся интонации наставлений профессора Преображенского «новому человеку» с гипофизом Клима Чугункина, возглявляющему подотдел очистки. Возникает впечатление, что этот гневный монолог профессора списан, к примеру, с Инструкции начальника Уфимского губернского штаба Красной армии и боевых организаций Э. С. Кадомцева 1-й и 2-й дружинам боевых организаций народного вооружения от 14 марта 1918 года: «Боеспособность зависит от чистоты, чистого воздуха, пищи, а главное от того, что человек всегда деятелен. Сырой воды нельзя пить, так как в больших селениях она загрязнена и, в частности, ужасной болезнью - тифом брюшным. От вшей бывает сыпной тиф. От чужого или грязного полотенца заразятся глаза. Надо стричь волосы - к волосам прилипают всякие микробы. Надо подстригать ногти - под ними хорошо жить микробам. Чистить зубы щеткой ежедневно. Ходить в баню аккуратно. Обмывать ноги. На пол не плевать. Окурков не бросать. Курить только там, где указано, так как против дружбы заставлять некурящих дышать вашим дымом и скверным воздухом. При входе со двора вытирать ноги. Одежду и обувь высушивать тотчас по приходе. Посуду мыть тотчас после еды. Хлеб и пищу всегда держать закрытыми. Есть только в столовой. В сапогах на кровать не ложиться.<...> ...Особенно заботиться о ногах - стричь ногти, мыть, всегда держать в тепле - высушивать портянки и носки».

Стремительное разрушение гигиенической культуры, соединившись с другими обстоятельствами, привело к грандиозным по размаху, драматизму и длительности последствиям. Урал, как и вся взбаламученная революцией страна, был охвачен массовыми эпидемиями. В 1917-1922 годах в России от эпидемических заболеваний умерло, по приблизительным подсчетам, около 3 млн человек - столько же, сколько на полях сражений Гражданской войны, и в 1,5 раза больше, чем в Первой мировой войне.

«Царем» эпидемий становится тиф - болезнь, распространяемая всеми тремя путями передачи инфекционных заболеваний - водным, пищевым и бытовым. На Урале он выкашивал в отдельных населенных пунктах до 10% жителей. Данные о динамике развития эпидемических болезней в Вятской губернии - наиболее полные благодаря развитости старейшей на Урале земской статистической службы и сохранности неповрежденной в ходе Гражданской войны документации - могут служить моделью для реконструкции эпидемического процесса не только на Урале, но и в целом по России. Среди заболеваний лидировал тиф, особенно сыпной, известный в народе как «голодный», «тюремный» и «вшивый» (см. табл. 5).

Таблица 5. Развитие сыпного тифа в Вятской губернии в 1918-1921 гг.

В 1919 году больных сыпным тифом было в 15 раз больше, чем в 1918-м. Если в январе 1919 года им болел 1237 человек, то в декабре - 9191. В 1922 году сыпной тиф в губернии перенесли 44122 человека, возвратный - 8307, брюшной - 6373, туберкулез - 14750, трахому - 15365, малярию - 10504, цингу - 6373. Апогей развития «сыпняка» приходился на самые голодные месяцы - май и июнь.

Развитие эпидемических заболеваний в других частях Урала проходило по тому же сценарию. Первое место занимала скарлатина, на долю которой падало от 1/3 до 1/10 заболеваний. В 1918-1919 годах инфекционные заболевания, судя по отрывочным сведениям, несколько усилились, а в 1920-1922 годах их количество выросло на порядок, приняв характер пандемии (табл. 6).

 

Инфекционная заболеваемость в Перми в 1914-1922 гг.

         Особенно быстрыми темпами в Пермском Прикамье развивался брюшной и возвратный тиф. Уфимская губерния и Башкирия, которые лидировали на Урале во всех деструктивных процессах в жилищном секторе времен революционной катастрофы, оказались наиболее пострадавшими территориями и от массовых эпидемий. Развитие тифа, по сравнению с другими частями Урала, здесь приняло наиболее масштабным: уровень заболеваемости тифом в 1920 году был в 17 раз выше чем до революции, а сыпным и возвратным тифом - в 135 и 155 раз соответственно (табл. 7).

Тиф в Уфимской губернии в 1908-1922 г.

           Помимо характерного для всего региона бурного поступательного развития тифа следует отметить, что эпицентрами эпидемий являлись крупные города. Так, наиболее серьезные вспышки тифа на Среднем Урале в 1919 году были зафиксированы в Перми и Екатеринбурге. В Челябинской губернии в 1921 году, более половины инфекционных больных приходилось на города, причем, каждый город имел собственное эпидемическое «лицо». С небольшими отклонениями, это подтверждается данными других губерний. В структуре заболеваний городов на первом месте чаще всего был сыпной и возвратный тиф - следствие скученности населения и нарушения всех санитарных норм жизни в жилищном секторе. В сельской местности лидировал преимущественно брюшной тиф - неразлучный спутник низкой гигиены питания.

 

Эпидемические заболевания в Челябинской губернии в 1921 г.

* * *

Основным откликом на описанные методы управления жилищным фондом в первые годы советской власти – стало резкое ухудшение демографической ситуации в стране. Накануне «революционных преобразований», в 1913 году население России, с учетом привисленских губерний и Финляндии по данным ЦСК МВД составляло 175 млн. человек.

Первая мировая и гражданская война, по разным подсчетам, унесли от 8 млн. до 10 млн. человеческих жизней. Общие суммарные потери населения, спровоцированные классовыми потрясениями тех лет, по РСФР составили около 14-16 млн. человек. Всесоюзная перепись населения СССР 1926 года показала численность населения СССР 147 млн. человек.

Все потрясения в секторе ответственности, не легитимные переходы оперативного государственного управления к группировкам сектора влияния – как правило, сказываются в секторе домохозяйств очень тяжелыми последствиями. По сути, любой не легитимный захват власти сказывается в жилищном секторе гуманитарной катастрофой.

Первый год революции был отмечен беспрецедентным запустением городского хозяйства и одичанием быта. Все ветшало и приходило в негодность. В конце 1917 года жители уездного Челябинска, старались не выходить на улицы города, опасаясь не только грабителей, но и бродячих собак, которые бегали по улицам стаями до 15 особей, а к зиме настолько одичали, что стали бросаться на людей.

К весне 1918 года не выдержала напора революционного хаоса и без того слабая ассенизационная служба. В Вятке из-за национализации коммунального хозяйства и гонений на частное предпринимательство перестали выезжать на работу более 100 частных ассенизаторов. В Уфе в 1918 году было вывезено в 1,5 раза меньше нечистот, чем в 1916-м. Отдел здравоохранения Уфимского губисполкома в 1920 году ретроспективно описывал состояние ассенизации в губернском центре следующим образом: «С наступлением революционного 1917 года и периодическим занятием города разными властями, эвакуации его с вывезением имущества, особенно лошадей, отчасти и бочек, прекращением дел частными ассенизаторами, постепенным приходом частного инвентаря в полную негодность, - дело ассенизации города совершенно разрушилось и с начала 1918 г. город совершенно не очищался. Вся ассенизационная деятельность сводится в настоящее время к тому, чтобы не дать нечистотам в общественных учреждениях перелиться через край выгребных ям и разлиться по городу, что удается далеко не всегда, частные обыватели совершенно не очищаются. Жильцы муниципальных домов очищаются в виде исключения.