Даю согласие гореть

Московская промышленная газета – 2003 – 17-23 апреля

http://www.knm.ru/news/75145/

Даю согласие гореть

Зайцев М.

        Во многих странах кремация трупов применялась во время войн и стихийных бедствий как средство санитарной защиты от эпидемий. Случалось такое и в России. Например, в 1876 г. в Ветлянке (близ Астрахани) было сожжено около восьмидесяти трупов умерших от чумы.

      Вопрос о введении кремации в нашей стране обсуждался с 1880-х годов. Этому посвящались доклады, публиковались статьи, часто выступали санитарные врачи, особенно петербургские (в северной столице, построенной на болоте, были очень тяжелые условия минерализации трупов). Но все упиралось в непреодолимое сопротивление Святейшего синода. Хотя для иноплеменников и делались исключения. Сто лет назад во Владивостоке было подано ходатайство от японской диаспоры с просьбой разрешить кремацию умерших. Медицинский совет МВД отметил, что в законе нет прямого запрета на сжигание. Инородцам закон разрешал совершать обряды в соответствии с их религиозными представлениями, и ходатайство было удовлетворено.

     Декретом Совнаркома РСФСР «О кладбищах и похоронах» от 7 декабря 1918 г. впервые была разрешена кремация покойников. Интересным был один пункт декрета, в котором говорилось, что «для всех граждан устанавливаются одинаковые похороны. Деление на разряды как мест погребения, так и похорон уничтожается». Но, как обычно, идея равенства в коммунистическом исполнении приводила к одинаковому результату: одни становились равней других. Например, в кремлевском могильнике хоронили выдающихся советских деятелей. Среди них оказался и В.В. Воровский, имя которого уже основательно подзабыто. Даже если допустить, что он имел полное право на захоронение у Кремлевской стены, то при чем здесь его жена, которую закопали тут же? Ведь кремлевский некрополь не семейный склеп. Пока обсуждались различные нюансы вопроса, комендант Кремля, бывший матрос П.Д. Мальков использовал идею кремации еще до подписания декрета. Как известно, 30 августа 1918 г. Ф. Каплан (или женщина, выдававшая себя за нее) ранила «вождя мирового пролетариата» В.И. Ленина. Без суда и при минимальном расследовании ВЧК признала ее виновной и приговорила к расстрелу. Приговор исполнил Мальков. Выстрелом в затылок он убил женщину, затем с помощью известного пролетарского рифмоплета Демьяна Бедного засунул тело в железную бочку, облил керосином и сжег. Получилось не очень гигиенично, но бывший морячок и «поэт» не отличались брезгливостью. Позднее Мальков писал, что «если бы история повторилась, если бы вновь перед дулом моего пистолета оказалась тварь, поднявшая руку на Ильича, моя рука бы не дрогнула, спуская курок, как не дрогнула она тогда?». Пропагандистская шумиха вокруг кремации была поднята на небывалую высоту: «Выбирайте сами, что вам по душе - разлагающийся мертвец, несущий страшную заразу, или труп, который в огнеупорной камере при температуре 1000 градусов через два часа превращается в несколько фунтов безукоризненно чистого пепла».

       В январе 1925 г. в музее МКХ (Московского коммунального хозяйства) была открыта выставка, на которой посетители могли увидеть модели и фотографии крематориев, печей, познакомиться с последними достижениями в этой области. Здесь же шла активная запись в Общество содействия кремации. Конечно, у всей этой кампании были не «благоустроительные» мотивы, а идеологические. Главной задачей была борьба против Православной церкви, и власть старалась любой ценой лишить ее материальной и денежной подпитки. С этого же времени, кстати, начался и массовый снос храмов («по желанию трудящихся» или «как мешающих уличному движению»). Для подготовки общественного мнения в МКХ собирали письма членов правительства, ученых, писателей и даже представителей религиозного культа (так называемой «живой церкви», созданной советской властью). «Первый советский офицер» и универсальный специалист по всем вопросам К.Е. Ворошилов заявил, что «принадлежит к сторонникам кремации, и не только потому, что считает быстрое сжигание трупов более современным и культурным способом их уничтожения. Вследствие роста наших городов кладбища давно уже стали занимать чуть ли не центральное положение в городе, препятствуя жилищному строительству, создавая для окружающих кварталов недопустимые антигигиенические условия. С другой стороны, коренное изменение деталей установленного похоронного обряда будет само по себе могущественным орудием в борьбе с самыми закоренелыми религиозными предрассудками. Но для этого кремация в Советском Союзе должна быть доступна для широких масс трудящихся. Только в таком случае она проникнет в массы и станет действительно нашим культурным завоеванием». Всецело и безоговорочно поддержал идею кремации и Д.И. Курский, нарком юстиции и первый советский генпрокурор: «Считаю весьма желательным открытие крематория в Москве в ближайшее время». Главный советский врач Н.А. Семашко разъяснил пользу нового дела: «Кремация устраняет много угроз здоровью населения. За последние 100 лет в Москве было закопано в землю около 4 млн. трупов людей. Можно представить себе, какое количество разлагающихся веществ отравляет почву. Кремация дорога тем, что она разрушает вековые предрассудки. Кремация, наконец, дорога тем, что борется с заразой, оздоровляя население». Главный советский историк М.Н. Покровский тоже был решителен: «Захоронение в земле есть самый варварский способ погребения. От него надо отрешиться, тем более что экономические и гигиенические мотивы говорят в пользу кремации». Очень витиевато высказался один из видных советских писателей - А.С. Серафимович: «Чудовищно отнимать у живых радость, здоровье, их жизнь по кусочкам громадными пространствами гниющей, дымящей тлением земли. Вместо этой зараженной земли надо всюду разлить трепещущую жизнью, радостью, молодой свежестью зелень».

      Не успели еще просохнуть чернила на декрете, как начались поиски подходящего места для крематория. К лету 1919 г. нашли, казалось бы, подходящее здание - бывшую электростанцию на Ходынском ипподроме - и Боткинская больница недалеко, и целое поле можно приспособить под колумбарий. Составили даже проект под 4 печи, но он почему-то не понравился некоторым деятелям МКХ. Дальнейшие события в стране прервали было работу над внедрением идеи кремации, и вернулись к ней лишь после окончания Гражданской войны.

       В этот раз, разумеется, не без влияния разнузданной антицерковной пропаганды, выбрали церковь Серафима Саровского и Анны Кашинской на новом кладбище в Донском монастыре. Провели конкурс. Первую премию получил архитектор Д.П. Осипов (автор обелиска на Советской площади), вторую - К. Мельников (впоследствии известный архитектор-конструктивист) и третью - инженер МКХ Дьяконов. Непосредственно переделкой церкви под крематорий занимался ученик Щусева - Тамонькин. Семь покойников, похороненных в церкви, власти обязали в десятидневный срок перезахоронить на кладбище. Печи и всю техническую начинку будущего крематория заказали в Германии у фирмы «Топф?» (Topf - горшок), специализирующейся на постройке подобных сооружений. В начале 1926 г. в Москву приехали инженеры фирмы для осмотра здания будущего крематория и привязки оборудования к нему.

       Спустя год начали пробные кремации. Имена первых сожженных неизвестны. Это были две женщины-нищенки, скончавшиеся в больнице, а первым «настоящим огненным погребением» считается 12 января 1927 г. В этот день сожгли работника МКХ - рабочего мытищинской водокачки Ф.К. Соловьева. Перед смертью он завещал сжечь себя в крематории. Но поскольку режим опытной отладки еще не закончился, то родственникам поначалу отказали. Пришлось пробиваться наверх, привлечь партийные органы, и просьбу все-таки уважили, ведь Соловьев, проработав 26 лет, считался одним из старейших и опытнейших работников московского водопровода. Насколько почетным делом была в те годы кремация, видно из следующего факта. Спустя неделю произошла катастрофа на Северной железной дороге, погибло много людей. В МКХ поступило несколько заявлений о сожжении трупов погибших, но всем решительно отказали. Тем временем шли опытные сжигания, где использовали трупы бродяг и тому подобный «контингент». Впоследствии сами коммунальщики признали, что церковь подобрана для крематория неудачно. Но в середине 1920-х годов главным было другое - борьба с «опиумом для народа».

       После окончательной отделки и сжигания двух десятков трупов 24 августа состоялась «первая кремация, выполненная во вполне нормальных условиях». Сожгли труп американского журналиста Вальтера Виффена. На следующий день урна с прахом была доставлена на Центральный аэродром (на Ходынском поле). Но не для того, чтобы отправить прах на родину. В. Виффен, корреспондент агентства «Ассошэйтед Пресс», жил в России с 1914 г., сроднился с нашей страной и завещал, чтобы его прах развеяли в московском небе. После кратких прощальных речей самолет Добролета, убранный траурными лентами, под управлением летчика Боженка, оторвался от земли и полетел по направлению к Ваганьковскому кладбищу. На высоте около 1000 метров самолет сделал 5 больших кругов над кладбищем. В это время и был развеян прах. Кстати, этот случай был уникальным - такие похороны произошли второй раз в мировой практике. Впервые в воздухе развеяли прах погибшего американского летчика. И хотя сжигание пошло полным ходом, эксплуатационников не устраивала вентиляционная система крематория. Опять вызвали немцев, которые за месяц устранили неполадки. К 24 сентября сожгли 67 трупов.

      Торжественное открытие хотели приурочить к 10-й годовщине Октябрьской революции. Но некоторые товарищи из Политбюро (из тех, которые поумнее) сообразили, что подарок к годовщине получится слишком специфичным и с двусмысленным намеком. Поэтому открытие состоялось (без особой помпезности) 6 октября 1927 г. Именно в этот день, в 11 часов утра, «было проведено первое сожжение, носящее не опытный характер». Прибыли лишь чиновники из МКХ, которым показали процесс. Гроб установили на небольшой помост среди зала, потом он начал медленно опускаться вниз на тележку. На крышку положили небольшую керамическую тарелочку с порядковым номером покойника. После кремации этот номер должен был засвидетельствовать подлинность праха. Гроб на тележке медленно двинулся к автоматически открывающимся дверцам печи. В топке видно нестерпимо белое бушующее пламя. Занялась дальняя часть гроба. Весь процесс длился около полутора часов. Собственно тело сгорало за полчаса, а кости тлели долго, причем у мужчин это происходит дольше, чем у женщин. Вначале думали, что крематорий из-за небольшой мощности печей не сможет «удовлетворить всех желающих».

       Но спустя несколько дней после открытия поступление трупов почти прекратилось. Причиной, как выяснилось, послужил нелепый слух о том, что покойники при сожжении чуть ли не физзарядку делают: у них дергаются руки и ноги, и они корчатся, словно в предсмертных мучениях. «А еще говорят, что мертвецам перед сожжением жилы режут». Пришлось опять обращаться к помощи газет, которые опубликовали следующее сообщение: «В крематории опровергают довольно распространенную легенду, что при сожжении труп-де вскакивает от рефлекторного сокращения мышц. Ничего подобного не происходит. Рефлекторное сокращение мышц незаметно, поэтому нет надобности перерезать сухожилия покойникам».

        Тем не менее, народ не очень торопился в крематорий. Почему? Это популярно разъяснил известный фельетонист д’Актиль (А. Френкель):

Тупых мещан не внемля лаю,

Прогресса гордый пионер –

Я погребаться не желаю

На прародительский манер.

Картинных прошлого обломков

Не уважаю я... И впредь –

И за себя, и за потомков –

Даю согласие гореть.

Без лицемерных суесловий

В огонь бросаю потроха,

Но ставлю целый ряд условий

Товарищам из МКХ:

Чтоб сторож был силен и не пил,

Чтоб был запор на совесть тверд,

Чтобы не стал мой бренный пепел

Добычей хулиганских орд;

И чтоб впоследствии фигурно,

Красуясь в продранном мешке,

Моя изысканная урна

Не продавалась на толчке!

        Крематорий в Донском монастыре закрыли в 1972 г., но закрыли для простых смертных. Для тех, кто оказался равнее других, он продолжал работать до 1982 г., когда печи окончательно вышли из строя. Но еще долгое время здесь проводили торжественно-траурный церемониал; кремация же происходила в других местах - Николо-Архангельском или Хованском крематории. Недавно башню крематория разрушили, и над церковью восстановили пирамидальный купол с крестом. В 1998 г. в храме Серафима Саровского было возобновлено богослужение.