Вся советская эпоха на Новом Донском

http://www.moskvam.ru/2003/04/ryabinin.htm

       На рубеже XIX–XX веков в Москве появилось сразу несколько новых кладбищ. Они были устроены с внешней стороны стены некоторых московских монастырей, в которых к тому времени хоронить умерших уже было практически негде. Тогда на южной окраине Москвы, у стены обширного Донского монастыря, была огорожена территория, равная приблизительно монастырской. Так возникло новое Донское кладбище.  
      К концу XIX века кладбище Донского монастыря сделалось одним из самым престижных в Москве. Естественно, и новая его территория, особенно на первых порах, считалась местом погребения для избранных. Это впоследствии некоторых великих отсюда даже стали переносить на Новодевичье, будто им не по чину было лежать в замоскворецкой глуши. А когда-то Донское — и монастырское, и новое — по своему значению ничем не уступало кладбищу в Хамовниках.    
        В 1910 году на новом Донском был похоронен председатель первой Государственной Думы Сергей Андреевич Муромцев, один из основателей конституционно-демократической партии, профессор гражданского права Московского университета. На выборах в первую Думу кадеты получили большинство мест, поэтому и председателем был избран кадет. Но любопытно, что за Муромцева Дума проголосовала единогласно. А ведь в ее составе были депутаты — категорические противники программы кадетов. Но, видимо, авторитет Муромцева был настолько высок, что его избрали, невзирая на партийную принадлежность. Впрочем, впоследствии, когда Дума начала свои занятия, умеренный центрист Муромцев уже сделался неудобным председателем для радикалов и подвергался критике и «справа», и «слева». Первая Дума провела всего сорок заседаний, с 27 апреля по 8 июля 1906 года, — и была досрочно распущена манифестом государя, в котором, между прочим, говорилось, что «выборные от населения, вместо работы строительства законодательного, уклонились в не принадлежащую им область». Царь имел в виду думский аграрный проект, согласно которому значительная часть земель должна быть отчуждена у помещиков в пользу крестьян за выкуп «по справедливой оценке». Конечно, этот проект не мог не вызвать резонанса в обществе. И на Думу была также возложена ответственность за прошедшие крестьянские выступления. Тогда депутаты во главе с Муромцевым выпустили воззвание, призывающее граждан к саботированию любых государственных программ — службы в солдатах, уплаты податей, покупки ценных бумаг и т.д. Подписавшие это воззвание получили в результате по три месяца тюрьмы. Правительству такая мера была необходима для того, чтобы эти депутаты не смогли принять участия в выборах в следующую Думу. Но вторая Дума и без них оказалась еще радикальнее первой. А профессор Муромцев, «первый гражданин России», как его тогда называли, так и отсидел весь свой срок в Московской губернской тюрьме — в знаменитой «Таганке». К политической деятельности он больше не возвращался.
        Могила С.А. Муромцева — это, может быть, самое величественное после Мавзолея надгробие в Москве. Оно представляет собою довольно большую площадку, замощенную гранитным камнем серого цвета, со строгой, гранитной же стеной на заднем плане. У самой стены на высоком постаменте стоит бронзовый бюст С.А. Муромцева работы Паоло Трубецкого, автора известного «конного» монумента Александру III в Петербурге.
В дни работы Думы, когда С.А. Муромцев входил утром в Таврический дворец, рослый швейцар принимал у него пальто, котелок и трость. Мог ли председатель предполагать, что автор его будущего надгробного изваяния — Паоло Трубецкой — будет делать скульптуру и с этого человека? По иронии судьбы именно этот могучий отставной гренадер послужил Трубецкому натурщиком, по которому он позже лепил государя Александра Александровича.
       В советские времена могила С.А. Муромцева не могла быть почитаемой: как ни велика была его роль в истории России, но он воспринимался новой властью прежде всего как высокопоставленный сановник царского режима, основатель партии «либерально-монархической буржуазии», а следовательно, контрреволюционер. Отношение к нему изменилось лишь недавно, когда общественная мысль стала вольна обращаться к ценностям прошлого. Особенно Муромцев почитается нынешними сторонниками «либерально-буржуазной» модели. Хотя, нужно заметить, эти люди отнюдь не являются наследниками того, прежнего, российского парламентаризма, потому что все они, почти без исключения, большую часть жизни провели в партии, которая этот самый парламентаризм и уничтожила. Но вот в 2000 году, на 150-ю годовщину со дня рождения С.А. Муромцева, к его памятнику была возложена большая корзина цветов с надписью на ленте: «Первому председателю Государственной Думы от первого председателя Государственной Думы. Иван Рыбкин».      
        В последние предреволюционные годы вблизи своего председателя были похоронены некоторые его коллеги-депутаты. Но сохранилась могила лишь одного из них — Вячеслава Евгеньевича Якушкина (1856–1912), тоже кадета и тоже осужденного на три месяца за антиправительственное воззвание.
       У С.А. Муромцева была племянница Вера. И в 1906 году она вышла замуж за не особенно известного в то время, но подающего кое-какие надежды «беллетриста» Ивана Бунина. В Москве они жили мало — Бунин любил путешествовать. Но чаще всего на лето Иван Алексеевич и Вера Николаевна возвращались в Россию и жили под Москвой — в Царицыне, где у Сергея Андреевича была огромная дача. Об этом нет никаких свидетельств, но вполне вероятно, что за восемь лет, с момента смерти С.А. Муромцева и до окончательного отъезда из Москвы, Бунин и Вера Николаевна бывали на Донском кладбище на могиле своего знаменитого родственника. Но вот на могилу другого своего родственника на этом же кладбище они так никогда и не сходили. В 1918 они убежали от революции на юг, а затем и в Париж. А в 1921 году здесь же, у самого мемориала председателя Государственной Думы, был похоронен старший брат Бунина — Юлий Алексеевич Бунин, литератор и журналист. В том, что Иван Алексеевич сделался литературной величиной мирового значения, важнейшая заслуга его старшего брата. Именно под его влиянием вырос и окреп тот бунинский строгий талант, за который он удостоился наивысшего признания — премии Нобеля. Юлий Бунин не уехал вовремя из голодной Москвы и умер, в сущности, от истощения. Присутствующий на этих похоронах Борис Зайцев сделал такой посмертный слепок со своего старого товарища: «Он лежал в гробу маленький, бритый, такой худенький, так непохожий на того Юлия, который когда-то скрипучим баском говорил на банкетах речи, представляя собой “русскую прогрессивную общественность”». Его могила, и та сохранилась случайно. Многие годы она была в полнейшем запустении. К 80-м годам надпись на табличке практически невозможно было уже прочитать. И могила Ю.Бунина едва не исчезла. К счастью, успели тогда установить на ней новую мраморную плиту. Впрочем, с тех пор она уже стала старой.
До революции на новом Донском хоронили преимущественно интеллигенцию — профессоров, всяких чиновников, штаб-офицеров, в том числе участников Первой мировой. Самым значительным дореволюционным деятелем культуры из похороненных здесь был Валентин Серов (1865–1911). Но в 1940 году его перезахоронили на Новодевичьм.
       Революция сделала новое Донское самым необычным кладбищем во всей России. Существуют свидетельства, что еще в 1918 году Ленин велел приобрести за границей печь (или даже несколько печей) для кремирования трупов. Это вполне вероятно, потому что предсовнарком был решительным ненавистником всяких исконных русских традиций, а уж тем более связанных с верой и обрядами. До революции же похороны считались именно религиозным обрядом. Не случайно кладбища тогда разделялись по конфессиональному и национальному признаку. А по русской православной традиции новопреставленный должен быть непременно предан земле, кроме случаев, когда это невозможно сделать (гибель на море, в огне и т.д.). Потому что в час Страшного суда, как учит Церковь, «гробы разверзнутся» и умершие восстанут перед Христом «во плоти». Естественно, Ленин и ленинцы, отвергающие сами такой «обскурантизм церковников», очень хотели и в массы внедрить «материалистическое» отношение к смерти и к погребению. Поэтому кремация, введенная новой властью, имела не столько гигиеническое, сколько идеологическое, политическое значение. В самый тяжелый год гражданской войны — 1919-й — был объявлен конкурс на проект крематория. Победил в конкурсе талантливый архитектор-конструктивист Дмитрий Петрович Осипов. Он предложил неожиданное, а главное, экономичное решение — в ту пору это было особенно важно. По его проекту, крематорием, после незначительной переделки, должен был стать только недавно построенный Серафимовский храм на новом Донском кладбище. Оказалось, что под этим храмом были обширные подвальные помещения, вполне пригодные для установки там кремационной печи. Действительно, Осипову и не потребовалось особенно переделывать здание: самой существенной конструкционной переменой стало возведение вместо купола квадратной в плане башни метров двадцать высотой, застекленной вертикальными витражами. Все прочие изменения касались в основном лишь декоративных элементов постройки. В результате здание, выкрашенное под «мокрый бетон», приобрело строгий, подчеркнуто «траурный» вид. Задымил объект аккурат на 10-летнюю годовщину великого Октября. Газета «Вечерняя Москва» в те дни писала: «В Москве состоялось первое собрание учрежденного Общества распространения идей кремации в РСФСР. Общество объединяет всех сочувствующих этой идее. Годовой членский взнос составляет 50 копеек... Общее собрание решило организовать рабочие экскурсии в крематорий в целях популяризации идей кремации и привлечения новых членов». И продолжалась здесь такая языческо-атеистическая утилизация членов общества кремации и сочувствующих этой идее до 1973 года. Это была запоминающаяся, прямо-таки бухенвальдская картина: из мрачной квадратной башни, господствующей над местностью, отовсюду хорошо заметной, день и ночь поднимался черный дым. Жильцы в соседних домах обычно не развешивали на балконах белье — ветер мог принести на него сажу.
        Донской крематорий поглотил десятки тысяч трупов. Одних только солдат Великой Отечественной, умерших в московских госпиталях, здесь было кремировано и похоронено в братской могиле свыше пятнадцати тысяч человек. Все погребенные в Кремлевской стене до 1973 года были преданы огню здесь же. В период репрессий с Лубянки, из Лефортова, из других мест сюда грузовиками свозили трупы казненных или замученных. И сейчас на территории нового Донского кладбища погребен прах В.К. Блюхера, А.И. Егорова, М.Н. Тухачевского, И.П. Уборевича, И.Э. Якира, А.В. Косарева, И.В. Косиора, А.М. Краснощекова, П.П. Постышева, М.Н. Рютина, А.И. Угарова, Н.А. Угланова, В.Я. Чубаря, Сергея Клычкова, Михаила Кольцова, Всеволода Мейерхольда и многих других. В глубине кладбища, на перекрестке двух дорожек, стоит обелиск в память о жертвах репрессий, а вокруг него в землю воткнуты десятки табличек с их именами. Такую табличку здесь может установить каждый, у кого был репрессирован кто-то из близких.             
      С момента пуска крематория основным типом захоронения на новом Донском стала урна с прахом, установленная в колумбарии или в самой кладбищенской стене. Иногда пепел кремированного хоронят в землю. И уже давно умерших не погребают в гробах, как это делалось в докремационный период.               
          В значительной степени именно поэтому новое Донское кладбище, начавшее свою историю как вполне православное, русское, впоследствии сделалось кладбищем преимущественно «инородческим», как раньше говорили. Здесь сразу бросается в глаза непропорционально великое, по сравнению с другими московскими кладбищами, количество еврейских захоронений. Иногда на памятниках выбиты соответствующие символы, изредка встречаются надписи на иврите, но чаще всего еврейские захоронения узнаются просто по именам и фамилиям погребенных. Объясняется это опять же спецификой кладбища. Русские люди, во всяком случае в основной массе, даже в годы наибольшего распространения атеистических и антиправославных идей предпочитали хоронить умерших традиционно, то есть предавать тело земле. Для евреев же это, по всей видимости, не имеет существенного значения, и поэтому они легко, без ущерба для традиций, кремируют своих умерших.
       На территории кладбища несколько колумбариев, главным из которых считается здание бывшего крематория. Там по всем стенам устроены ниши, в которых стоят урны с прахом многих заслуженных людей — революционеров, военных, крупных ученых, академиков, деятелей культуры. Всем москвичам, да и гостям столицы тоже, хорошо известна «Горбушка» — крупнейший в Москве радиорынок. Но, наверное, мало кто задумывается, почему он так называется. Собственно, это неофициальное наименование перешло к рынку от расположенного по соседству дома культуры. А дом культуры был назван в честь С.П. Горбунова, одного из создателей советской авиации, инженера-конструктора, директора авиазавода. В 1933 году он погиб в авиакатастрофе. И урна с прахом этого теперь почти забытого деятеля с тех пор покоится в здании крематория на новом Донском. Тут же погребены некоторые генералы и офицеры, погибшие под Москвой в 1941–1942 гг. Очень много здесь похоронено революционеров с дооктябрьским стажем, политкаторжан, участников революции 1905 года, причем не только большевиков, но и членов других социалистических партий, которых в начале 30-х еще хоронили по чести. Это уже позже их испепеленные останки стали ссыпать в общую яму. Здесь покоится даже совсем уж экзотический революционер — участник Парижской коммуны Гюстав Инар (1847–1935). Некоторое время в этом зале находилась урна с прахом Владимира Маяковского, но затем его перенесли на Новодевичье. А в 1934 году здесь был кремирован и похоронен в стене сам автор проекта крематория — архитектор Д.П. Осипов.
На территории кладбища несколько колумбариев разного типа — и открытые, уличные, и в специальных зданиях. На одном таком здании (это восемнадцатый колумбарий) на стене в технике барельефа изображена картина скорби: аллегорические фигуры застыли в тоске над своим умершим близким. Барельеф этот открыт в начале 60-х годов и благополучно сохранился до нашего времени. Но вот это и удивительно. Дело в том, что автор этого барельефа Эрнст Неизвестный, высланный в свое время из страны за диссидентство. При аналогичных обстоятельствах творчество любого другого деятеля искусства попадало на родине под жесткий запрет: если он был писателем, его книги изымались из библиотек, если кинематографистом, его картины арестовывались и запечатывались в фондах. С архитектурно-монументальными произведениями дело обстояло, как теперь можно понять, сложнее: власти нужно было произведение либо уничтожать, либо не подавать виду, что она — власть— помнит, кто его автор. В случае с барельефом Неизвестного на новом Донском, кажется, был избран второй вариант.
     За этим же восемнадцатым колумбарием находится одна очень любопытная могила. Там на высоком черном гранитном постаменте установлен бюст человека средних лет. И никаких надписей на камне — ни имени, ни даты. Говорят, что здесь похоронен известный шпион Олег Пеньковский. Имея доступ к каким-то государственным секретам, он продавал их западным спецслужбам. Но был разоблачен и казнен. Родственникам якобы выдали его тело и даже разрешили похоронить в Москве, но только с условием, что на его могиле не будет никакой надписи. Но возможно, это кладбищенская легенда, какие существуют на каждом кладбище, а похоронен здесь совсем другой человек.       
          Но если антисоветский шпион Пеньковский — не более чем легенда Донского кладбища, то советские шпионы, ставшие людьми-легендами, здесь действительно похоронены. Причем их имена написаны на граните вполне отчетливо. Им больше незачем скрываться. Вообще, на новом Донском похоронено очень много сотрудников наших спецслужб. Если на каком-то монументе, кроме имени погребенного и лет его жизни, нет больше никаких надписей, — кто он был, этот человек? чем занимался? — но на камне выбит маленький значок с изображением щита и меча, то очевидно, что здесь лежит какой-то чекист. И таких могил на Донском немало. Но есть несколько могил здесь с именами людей, о которых не нужны какие-то дополнительные сведения. Эти люди являются нашей национальной гордостью. И известны практически всем. Это, например, крупнейший, как о нем иногда говорят, разведчик ХХ века Фишер Вильям Генрихович (Абель Рудольф Иванович, 1903–1971). И гроза украинских сепаратистов, от одного имени которого им никогда не будет спокойно спаться, — Судоплатов Павел Анатольевич (1907–1996).               
         Очень много на новом Донском похоронено деятелей культуры. Иногда здесь можно сделать просто-таки неожиданное открытие. В энциклопедии «Москва» написано, что звезда сцены и кино 30–70-х гг. Фаина Георгиевна Раневская похоронена на Новодевичьем кладбище. Не тут-то было. Ее могила здесь — на Донском. Кажется, ее вообще никогда не интересовал престиж по-советски. У нее было несколько орденов, которые она не носила, а держала в коробочке с надписью «Похоронные принадлежности». Конечно, когда авторы энциклопедии писали о ней статью, они и мысли не допускали, что великая актриса может быть похоронена где-либо, кроме Новодевичьего, а проверить не удосужились. А она завещала, чтобы ее похоронили на Донском, там, где уже покоилась ее сестра.          
       Среди сотен мраморных досок, закрывающих ниши с урнами по длинной кладбищенской стене, есть ничем не примечательная дощечка с малоинформативной надписью: «Константин Никитич Митрейкин. 1902–1934». Этот человек, наверное, вообще не сохранил бы о себе никакой памяти, если бы Маяковский в поэме «Во весь голос» не упомянул некоего «кудреватого Митрейку», поэта-графомана с его точки зрения. И действительно, вместе с сотнями таких же незначительных сочинителей стихов он практически выпал из поля зрения даже специалистов. Выпустивший недавно большую антологию поэзии Евгений Евтушенко поместил туда и несколько строчек из его сочинений. Но в примечаниях написал, что место погребения Митрейкина неизвестно. А он тут — Митрейкин — в стене Донского кладбища. Рядом с Митрейкиным стоит невысокий камень розового гранита с размашистой надписью «Александр Родченко». Этого довольно нашумевшего в свое время дизайнера и художника-авангардиста тоже вспоминают теперь чаще всего в связи с Маяковским: они вместе с ним входили в так называемый левый фронт искусств.   
       По левой дорожке, ведущей от бывшего крематория к воинскому мемориалу, стоит величественный монумент — большая черная плита с надписью «Поэт Борис Брянский». И тут же, под этим камнем, покоится другой поэт, отец первого — А.Д. Брянский, известный больше под псевдонимом Саша Красный. Этот Саша Красный, скончавшийся в 1995-м, безусловно, войдет (и уже вошел) в историю литературы: он умер на 114 (!) году, установив рекорд продолжительности жизни среди писателей.               
      А слева от входа на кладбище, в стене, покоится прах драматурга Якова Петровича Давыдова-Ядова (1884–1940). Вряд ли теперь кто-то помнит самого драматурга и его драматургию. Но вот одно его произведение стало, как говорится, народным. Это слова к песне «Купите бублички».            
       Вся история ХХ века представлена на новом Донском. По захоронениям здесь можно выстроить подробнейший рассказ об эпохе — от первых политкаторжан до возвратившегося из эмиграции советского диссидента, ученого и поэта Кронида Любарского (1934–1996), от зачинателей отечественной авиации до создателя космического корабля «Буран» академика Глеба Евгеньевича Лозино-Лозинского (1909–2001).     
       Что ни захоронение, то повод вспомнить какую-нибудь байку о советском режиме. Вот, например, могила Бетти Николаевны Глан. Она была когда-то директором ЦПКиО им. А.М. Горького. Однажды ей позвонили из Кремля и сказали, что товарищ Сталин сегодня посетит парк. И объявили, во сколько именно он приедет. Бетти Николаевна решила, что к этому времени она успеет сходить в парикмахерскую — не могла же она предстать перед любимым вождем с куафюрой, не убранной по высшему разряду. Но Сталин приехал раньше и директора парка на работе не застал. В результате Бетти Николаевна получила все, что причиталось советскому человеку в таких случаях. А в ЦПКиО с тех пор завелась традиция, которую там свято соблюдают по сей день: в рабочее время директора парка всегда можно застать на службе.         
        На новом Донском похоронены родители М.В. Келдыша; отец Н.И. Бухарина — Иван Гаврилович (кстати, Бухарины жили не так далеко от этого кладбища — на Ордынке); жена наркома внутренних дел Николая Ежова, из-за которого печь Донского крематория до срока выработала ресурс, — Евгения Соломоновна Хаютина; историк Москвы Петр Васильевич Сытин; художественный руководитель Еврейского камерного театра Соломон Михоэлс; популярная в 60-е годы певица Майя Кристалинская...              
       В конце 90-х годов квадратная башня осиповского крематория была разрушена, а над зданием поднялся пирамидальный купол с крестом. Траурный, «мокрого бетона» цвет сменил веселенький, розовый. В бывшем зале прощания вместо органа теперь алтарь, а там, где находился постамент с лифтовым механизмом, опускающим гроб к печи, теперь выступает солея. Но самое потрясающее, что в храме в неприкосновенности сохранился весь колумбарий. Он лишь прикрыт легкими временными перегородками. Жуткая картина, по правде сказать. Храм-колумбарий. Такой эклектики еще не знала мировая архитектура. Конечно, об этом говорить уже несвоевременно, но лучше было бы сохранить крематорий проекта Осипова. Он уже давно сделался памятником архитектуры и истории. Но если уж решили на этом теперь отнюдь не православном и не русском кладбище восстанавливать храм, то восстанавливать его надо уже до конца, а не наполовину. А всех, кто там похоронен, поместить в новое соответствующее помещение.                
       Но такое впечатление, что еще не решено окончательно, чем же в конце концов будет это здание — храмом или все-таки колумбарием?