Особенности восприятия провинциальной горожанкой лишений эпохи Революции и Гражданской войны

Особенности восприятия провинциальной горожанкой лишений
эпохи Революции и Гражданской войны

 Тема женских лишений эпохи Русской революции 1917 г. и Гражданской войны, «хождений по мукам», казалось бы, широко и глубоко раскрыта русской литературой. Но при внимательном ее прочтении глазами историка замечаешь, что писателей главным образом интересовали интимные переживания женщин этой эпохи (расставание с мужем, потеря известий о нем, гибель, утрата детей и других близких и т.п.) нежели переживания, скажем так, социально-бытового характера. Между тем многочисленные нарративные документы 1918-1920 гг. отразили восприятие городской женщиной тех изменений повседневной бытовой жизни, которые принесли Революция и Гражданская война.

В данной работе предполагается проанализировать несколько писем, направленных «обывательницами» городов Центральной России в высшие органы Советской власти (во ВЦИК, В.И.Ленину как председателю Совнаркома, в НКВД). При этом женские письма изучены в сопоставлении с аналогичными мужскими, на фоне которых и возможно понять особенности женского восприятия эпохи.

Прежде всего отметим, что «рядовые» горожанки, судя по письмам, в первые же постреволюционные годы стали очень политизированными, восприняли революционную риторику.

«Неизвестная гражданка», жительница одного из подмосковных городов, обратившаяся с письмом во ВЦИК 7 января 1918 г., после перечисления необходимых материальных благ, заявляла: «А для духа [нужна] – свобода собраний, слова и всяких «невооруженных» манифестаций» [1].

Находившаяся в Красной Армии помощница Варвара Голубятникова (родом из Задонска Воронежской губернии) письмо М.И.Калинину с описанием лишений ее родительской семьи заканчивает словами: «Я прошу, чтоб справедливость восторжествовала. Я много страдала и до революции за нее, мне дорога она, даже больше моей любви к моей несчастной семье»[2].

Домохозяйка из Моршанска Тамбовской губернии Е.Удалова, хлопоча перед В.И.Лениным за своего мужа, совслужащего, не преминула сообщить, что он имеет «за дело революции» личную рекомендацию некоего товарища Мура[залито]ва [3].

Упоминавшаяся «Неизвестная гражданка» в конце своего письма во ВЦИК отразила главное эмоциональное ожидание революционной эпохи: «Когда это кончится, когда мы перейдем к мирному строительству жизни» [4].

В качестве фона интересны переживания мужчин, прошедших армию и на личном опыте оценивших переход к мирной жизни. К типичным можно отнести эмоциональное высказывание Сергея Голубятникова, произнесенное в письме к сестре Варваре: «Утомительная военная жизнь осталась в прошлом, многое было пережито в этой грозной, жестокой жизни, что приходится только сказать: так будь же вы прокляты, кровавые годы!» [5]. Приведенное выше женское пожелание мира выглядит несколько более общим.

Характерным для женщин-авторов писем было желанием подчеркнуть непричастность к бывшим господствовавшим классам. В.С.Гусят-никова прямо писала: «[мы] не были буржуями. Отец до войны имел дом, но, разорившись, продал» [6]. Е.Удалова в письме подробно указывала: «Сама я крестьянка Калужской губернии. Женясь на мне, муж был переводим из полка в полк 5 раз, так как дворяне не принимали в свою среду «мужичку», хотя мать моя и заработала 8000 руб., служа прислугой. На эти деньги был куплен дом в г. Моршанске. Он был заложен в частные руки за 5 тыс. и, имея дом до 1917 г. стоимостью 11 тыс. нашей семье не пришлось жить в своем доме, а смотрели за ним не особенно добросовестно и, таким образом, новый... дом почти что сгнил» [7].

И все-таки политические эмоции не были главными для женщин эпохи Революции и Гражданской войны. Восприятие эпохи чаще проявлялось в общем чувстве страха перед «грозными» событиями. Но конкретнее ощущались материальные лишения. Уже не раз поминавшаяся «неизвестная гражданка» в своем письме во ВЦИК раньше политических свобод ставила чисто материальные проблемы: «Хочу, чтобы все пользовались благами жизни, из которых первое – хорошее питание, 2) приличное жилище, 3) хорошая одежда и пр., пр.» [8].

Первоочередная озабоченность материальными лишениями была особенно заметна в городах, непосредственно пострадавших от военных действий. В письме типичной «обывательницы» Клеопатры к подруге Марусе, написанном вскоре после июльского 1918 г. восстания в Ярославле, отмечались страх в период боевых действий в черте города, тяжелое продовольственное положение, недостаток жилья, денег, работы и вообще то, что «жизнь в конец разбита». Примечательна последняя фраза письма: «Пока писала, упала чернильница и переписывать не могу, [темно] нет керосина во всем городе». И все-таки автор этого документа надеялся, что «теперь все пойдет по-хорошему», т.к. двое близких родственников устроились на службу, нашли связи в деревнях по части добывания «провианта» [9].

Данное письмо как нельзя ярко отразило основные конкретные жизненные устремления горожан слоев времен гражданской войны, направленные на поиск постоянной службы, пусть и в советских учреждениях, и установление любых каналов добычи продовольствия ради физического выживания.

Особо отметим то, что об устройстве на службу в послереволюционные годы мечтали не только городские мужчины, но и женщины, широко включившиеся в начале XX в. во внедомашнюю трудовую деятельность, зачастую ставшую для них главным источником средств существования. Та же В.С.Голубятникова из Задонска в письме к М.И. Калинину писала, что является в семье единственной работницей [10].

В этой же связи интересно заявление в НКВД машинистки Тульского губернского земельного отдела, бывшей москвички Елизаветы Петровны Головниной, датированное 8 сентября 1920 г. Узнав, что в центральном аппарате НКВД нужны машинистки, она сообщала, что имеет опыт подобной работы, предлагала свои услуги. Характерны последние слова документа: «[с работой] я вовремя справляюсь и не считаюсь со временем на нее затраченным, словом, вырабатываю те преимущества, которые доставляет учреждение, где я служу» [11]. Это слова типичного «служилой» женщины, для которой работа являлась очень важным элементом повседневной жизни.

И все-таки в данном заявлении проскальзывает и типичная женская логика. Прося о главном, о работе, Е.П.Головнина при этом сетовала на «хвори» и даже предъявляла «работодателю» некоторые условия: «…В настоящее время у меня болят ноги, которые я простудила в холодной и сырой квартире, вследствие чего по поступлении на службу я должна предъявить некоторые условия… предоставить мне помещение при месте служения, чтобы тем избавить от ежедневной ходьбы и особенно от высоких лестниц и дать мне возможность приобрести одежду и обувь, в которых я крайне нуждаюсь, так как по дороге в Тулу из вагона украли мой чемодан с имуществом. Должна добавить, что мне 50 лет, но на вид я кажусь старше, ибо сильно изнурена болезнью, а еще больше жизнью впроголодь и полным отсутствием медицинской помощи» [12].

На фоне «приземленных» женских прошений подобного рода документы, исходившие от мужчин, демонстрируют их желание вырваться из узкого круга повседневных забот революционного времени. Характерно прошение наркому внутренних дел от гражданина г. Суздаля, бывшего офицера Чижова, написанное в сентябре 1918 г. Обращаясь к народному комиссару в первую очередь с просьбой о материальной помощи родственнице, на содержании у которой он, инвалид, в данный период проживал, Чижом большую часть письма посвящает просьбе помочь в его мечте. Он писал: «Я давно собирался поступить в университет иностранных языков, где бы я мог выйти на дипломатическом поприще… Лично для меня офицерская жизнь представляется застоем в умственном отношении. И мне всеми силами хочется выйти из офицерской колеи» [13].

«Философские» рассуждения преобладают и в уже приводившемся письме из Задонска С.Голубятникова сестре Варваре. Хотя он и писал, что по возвращении с фронта «дома меня поразила страшная бедность и обнищание», в конце письма подчеркивал: «…все это пустяки по сравнению с жизнью. Мы все подвергались смерти и все-таки остались живы, одним этим нужно быть довольными. Раз мы живы, то и будет все необходимое» [14].

Мужчина, С.Голубятников, хотя и остро, но не очень конкретно, воспринимал реквизицию советскими властями имущества в родительском доме, просто писал о его множестве. Сестра же Варвара, как женщина, конкретнее описывала состав многочисленных и небедных отобранных вещей, вспомнив даже «валенки больного брата» и чугунную печь.

Очень интересна последняя часть фразы из письма С.Голубятникова о том, что во время болезни всех членов семьи брат Володя варил им обед, «как это смешно и вместе с тем грустно». В этих словах, возможно, заключено главное в гендерном восприятии Революции и Гражданской войны. Мужчина традиционно оценивает приготовление обеда как «смешную» немужскую работу и, вместе с тем, осознает ее «грустную» необходимость. Его сестра оказалась в семье единственной кормилицей. Офицер-инвалид Чижов жил на содержании родственницы. Главным для людей сурового времени стало не исполнение традиционных мужских и женских ролей, а совместная борьба за выживание, в которой обычные социальные различия полов отошли на второй план и отмеченные нами различия в восприятия эпохи Революции и Гражданской войны женщинами и мужчинами были меньшими, чем их общий настрой на выживание.

Примечания

1.       Государственный архив Российской Федерации (далее ГАРФ). Ф. 1235. Оп. 140. Д. 9. Л. 10-10 об.

2.       Там же. Ф. 1235. Оп. 56. Д. 22. Л. 491.

3.       См.: Там же. Ф. 393. Оп. 11. Д. 86. Л. 78.

4.       Там же. Ф. 1235. Оп. 140. Д. 9. Л. 10-10 об.

5.       Там же. Ф. 1235. Оп. 56. Д. 22. Л. 487.

6.       Там же. Ф. 1235. Оп. 56. Д. 22. Л. 490.

7.       Там же. Ф. 393. Оп. 11. Д. 86. Л. 78.

8.       Там же. Ф. 1235. Оп. 140. Д. 9. Л. 10-10 об.

9.       Там же. Оп. 1. Д. 221. Л. 70.

10.    См.: Там же. Ф. 1235. Оп. 56. Д. 22. Л. 490.

11.    Там же. ГАРФ, Ф. 393. Оп. 10. Д. 86. л. 29.

12.    Там же. Ф. 393. Оп. 10. Д. 86. л. 29.

13.    Там же Ф. 393. Оп. 1. Д. 242. Л. 20-21.

14.    Там же. Ф. 1235. Оп. 56. Д. 22. Л. 487.

В.В.Канищев, Д.А.Рязанов (г. Тамбов)