"Военный фактор" в повседневно-бытовой культуре российской провинции в XIX - начале XX века

www.iriss.ru/grantee_display?id=000100000231

        Щербинин П.        

 

Автором выполнялась следующая исследовательская работа по реализации задач заявленного научного проекта:

1)       Изучалось воздействие военного фактора на демографическую ситуацию в российской провинции, изменение норм брачного поведения в военные эпохи; была рассмотрена структура повседневной жизни россиян в военные периоды; проводилось исследование динамики общественно-политических настроений различных слоев населения в годы войны; выявлялось влияние культурных установок на субъективное восприятие войны провинциальным обществом, культурно-историческое воздействие "военного фактора" на "рядового" человека с точки зрения культурной истории и микроистории.

За отчетный период состоялись поездки в архивы и библиотеки Москвы (Российский государственный военно-исторический архив, Государственный архив Российской Федерации, Российская государственная библиотека, Государственная историческая библиотека), Санкт-Петербурга (Российский государственный исторический архив, Архив Русского этнографического музея, Архив Кунсткамеры, Российская национальная библиотека), Воронежа (Государственный архив Воронежской области, библиотека Воронежского государственного университета), Саратова (Саратовская государственная публичная научная библиотека), Тамбова (Государственный архив Тамбовской области, Центр документации новейшей истории Тамбовской области), где проводилось изучение повседневности россиян в военные годы на основе фронтального обследования источников: первичных архивных материалов, периодической печати, воспоминаний современников эпохи войн России XIX - начала XX в.

В результате были сформированы электронные коллекции документов (базы данных в системе "ACCESS"): "Пособие", "Настроения", "Пожертвования".

        В основу базы данных "Пособие" положены материалы, содержащие информацию о прошениях семей, призванных на войну запасных нижних чинов, об оказании денежной и натуральной помощи и об удовлетворении этих прошений властями. В данном виде источников содержаться такие ценные характеристики семей, как их численность, структура, хозяйственное и имущественное положение, размеры полученных пособий в период русско-турецкой 1877-1878 гг., русско-японской 1904-1905 гг. и Первой мировой войны 1914-1918 гг. Собранные материалы позволяют проследить динамику изменений повседневной жизни российских провинциалов, особенности воздействия «военного фактора» по жизнь «обычных» семей.

      База данных "Настроения" состоит из сведений отчетов губернских и уездных властей об отношении населения к призыву на войну, к ходу событий на фронтах, к общественно-политической обстановке в стране, фактах "хуления" власти и системы социальной защиты семей призванных на войну, бунтарских настроений в провинциальной России. Впервые собраны данные о реальных проявлениях менталитета россиян в тыловых губерниях, «не отредактированные» картинки повседневных общественных настроений.

     База данных «Пожертвования» включила в себя сведения об источниках, видах, стоимости, направленности пожертвований, адресате, социальном статусе, профессии, месте жительства жертвователя. Анализ БД «Пожертвования» позволяет проследить разнообразие форм жертвенного движения, особенности проявления патриотических настроений в российской провинции в период войн XIX – начала ХХ вв. Материалы БД свидетельствуют о значительной роли принудительных или полупринудительных форм пожертвований в России в периоды войн, позволяют оценить «человеческий» фактор в жертвенном движении россиян.

2)       были опубликованы три научных статьи по теме проекта: 

-   Щербинин П.П. Особенности призрения увечных воинов в России в XVIII – начале XX в. // Армия и общество. Материалы международной научной конференции. Отв. ред. П.Щербинин. Тамбов, 2002. С.64-83.

-   Влияние «военного фактора» на повседневно-бытовую культуру россиянок в XIX в. // Армия и общество. Материалы международной научной конференции. Отв. ред. П.Щербинин. Тамбов, 2002. С.11- 24.

-   Городские дети в дни войны (влияние военного фактора на повседневность детей в ХХ в.) // Ребенок в социокультурном пространстве современного города. Материалы IX межд. конф. СПб., 2002. С.41-46.

3)       Находятся в печати три статьи:

-   Незаконнорожденные дети солдаток в XIX веке.

-   Противоречия модернизации российского общества в XIX – начале XX в. на микроисторическом уровне (Интегральная история Тамбовского региона) (в соавторстве)

-   Источниковедческие аспекты истории российской повседневности в XIX – начале XX в.

Наполняется электронная картотека опубликованных источников, литературы, архивных дел по периодам войн России XIX - начала XX в., которая позволяет усовершенствовать поиск необходимых источников (собрано более 180 данных).

Были обработаны данные из периодической печати:

     газет - «Тамбовские губернские ведомости»(1846-1917), «Козловская газета» (1900-1017), «Новое время» (1915-1917), «Русский инвалид» (1860-1817), «Тамбовские епархиальные ведомости» (1877-1917), «Воронежское слово» (1905-1917), «Орловский вестник» (1904-1917), «Воронежские губернские ведомости» (1904-1917), «Курские епархиальные ведомости» (1915-1917).

журналов: «Военный сборник» (1877–1917), «Женский вестник» (1904-1917), «Еврейская неделя» (1915-1917), «Известия Верховного Совета по призрению семейств. Вып 1-16. СПб., (1914-1917), «Дело» (1877-1879).

4)       завершается работа над текстом монографии ««Война и повседневно-бытовая культура российской провинции в XIX – начале XX в.»

5)       Автором проекта был разработан и апробирован спецкурс «Влияние военного фактора на повседневную жизнь россиянок в XIX - начале XX в.» для студентов исторического и гуманитарных факультетов Тамбовского государственного университета имени Г.Р.Державина. Материалы спецкурса опубликованы на сайтах ИНТЕРНЕТ, в том числе: Харьковского Центра Гендерных исследований (http://www.gender.univer.kharkov.ua) и Гендерного информационно-аналитического центра GrossVita (Республика Казахстан) - http://giacgender.narod.ru/n2p1.htm.

         Автор проекта является руководителем общественной региональной организации «Тамбовский центр гендерных исследований», которая координирует научные исследования по истории повседневности и гендерной истории в регионе.

6)       Автор проекта принял участие и выступил с докладами на 3-х международных и 2-х региональных конференциях в Москве, Санкт-Петербурге, Омске, Воронеже, Тамбове.

7)       В июне 2002 г. автор проекта работал в библиотеке Воронежского МИОНа, получал консультации своего научного консультанта, встречался с руководством МИОНа. Принял участие в конференции Воронежского МИОНа.

Разработка темы проекта позволит исследовать повседневно-бытовую культуру российского общества в XIX - XX вв., связанную с масштабными и напряженными войнами; выявить реакцию социальных микроструктур, "маленького" человека, "рядового" провинциала на трудности модернизации России, отягощаемые военным фактором. Прилагается II глава монографии, подготовленной по проекту.

 

 

ГЛАВА II. ГЕНДЕРНЫЕ АСПЕКТЫ ВОЗДЕЙСТВИЯ «ВОЕННОГО ФАКТОРА» НА ПОВСЕДЕВНО-БЫТОВУЮ КУЛЬТУРУ   РОССИЙСКОЙ ПРОВИНЦИИ В XIX ВЕКЕ

 

I.1. ВЛИЯНИЕ «ВОЕННОГО ФАКТОРА» НА ПОВСЕДНЕВНО-БЫТОВУЮ КУЛЬТУРУ РОССИЯНОК В XIX ВЕКЕ

Изучение повседневно-бытовой культуры российского общества в XIX веке, отягощенной военным фактором, ранее специально не предпринималось. Между тем, войны, рекрутские наборы, призывы новобранцев, запасных и отпускных нижних чинов, постойная и подводная повинности, другие проявления милитаристской политики государства вызывали серьезные изменения в повседневно-бытовом укладе россиян, влияли на облик, социальное поведение, менталитет, традиции повседневной жизни «рядового» человека.

Повседневная бытовая жизнь - это область, которая, как писал Ю. Лотман часто ускользает от внимания историков, в то время как для большинства людей она «составляла одну из наиболее ощутимых сторон реальности». До настоящего времени в российской науке исследование проблем повседневности, повседневной жизни в кризисные периоды российской истории почти не предпринималось историками, ставившими нередко знак равенства между исследованием «повседневной жизни» и «быта» [1].

 Понятие «повседневности» введено в мировую историческую науку французской школой Анналов, а те - в свою очередь – начали свои исследования одновременно с возникновением так называемой «этнометодологии» или, как ее сейчас называют, «социологией повседневности» (everyday life, Alltagsleben, la vie quоtidienne). Проблему «повседневной жизни» («Alltagsleben») комплексно исследовал немецкий историк Альф Людтке, работы которого позволяют оценить методологические направления и историографический дискурс современной западной исторической науки [2].

 История повседневности, представляется нам, историей подробностей жизни, подробностей быта, отдыха, труда, гендерной истории. История повседневности – это еще и история повседневных переживаний простых людей, анализ их повседневного поведения и жизненного мира. Влиял ли на повседневность и ее структуры (семья, домохозяйство, индивидуальная, частная жизнь) военный фактор? Вне сомнения, да. Одним из первых о воздействии военного дела на бытовую жизнь народов в XIX в. написал Макс Иенса. По мнению автора, «между военными учреждениями и бытовой жизнью народа, то есть общим состоянием наций, существует самая тесная связь [3].

 Однако влияние военного фактора на повседневную жизнь российского общества в XIX в. изучено очень фрагментарно и учитывалось чаще всего в плане воздействия на политические структуры и их состояние, динамику их развития в экстремальных условиях. Историками традиционно рассматривалось отношение общественности к началу и ведению боевых действий (патриотические настроения в разных слоях общества, добровольчество, пожертвования на войну, размер призывов, результаты мобилизации материальных ресурсов в общероссийском масштабе). Вопросы же взаимосвязи войны и жизни общества на локальном уровне (губернии, уезда, отдельных населенных пунктов) так же специально не изучались. Почти ничего не говорилось о том влиянии, которое оказывали войны на повседневную жизнь социума на микроуровне, как они воздействовали на жизнь малых социально-профессиональных групп, отдельных семей и «простых», «рядовых» людей. В отечественной историографии по истории войн XIX в. встречаются лишь единичные упоминания о влиянии военного фактора на повседневную жизнь населения России на региональном и микро историческом уровнях. К редким исключениям, можно отнести работу В.А.Александрова «Сельская община в России, в которой он впервые проанализировал влияние рекрутских наборов на семейно-повседневную жизнь в крестьянской общине, регулирование «миром» военной повинности и очередности призыва. Автором совершенно справедливо было подмечено, что «вопрос о роли рекрутчины в повседневной жизни деревни исследованию не подвергался»[4].

В последнее время усилилось внимание исследователей к истории войн, которые вела Россия в XIX – XX вв. Об этом, например, говорят материалы, проходивших в 1997-2001 гг. научных конференций, посвященных войне, армии и российскому обществу. Так, в мае 1997 г. в Курске состоялась конференция «Армия в истории России», на которой обсуждались аспекты влияния на население российской провинции постойной и рекрутской повинности, особенности регионального движения по сбору пожертвований на нужды войны [5]. В 1999 г. в Тамбове прошла международная научная конференция «Война и общество», где подверглись рассмотрению влияние военного фактора на различные слои российского общества в XIX - XX вв.[6]. В 2000 г. в Челябинске на международной конференции «Человек и война» (война как явление культуры) рассматривались темы воздействия военной поры на социокультурное развитие общества, в том числе и влияние на повседневность россиян [7]. В Нижнем Новгороде в апреле 2001 г. состоялась российская научной конференции «Homo Belli - человек войны в микроистории и истории повседневности: Россия и Европа ХVIII - ХХ веков», на которой специальному рассмотрению подверглась повседневность военных лет. 13-14 февраля 2001 г. в институте российской истории РАН состоялась научная конференция «Человек в российской повседневности», на которой были затронуты важные вопросы связанные с разработкой проблемы. Широкому спектру проблем взаимоотношений общественности и государства, национальных аспектов войн имперского периода российской истории посвящен выпуск журнала «Ab Imperio» [8].

Западные историки реализуют новые методы исследования военного опыта мирного населения - этноисторический, социодемографический и историко-географический [См.: концепцию междисциплинарного проекта «Опыт войны. Война и общество в Новое время» (Sonderforschungsbereich «Kriegserfahrung»), разрабатываемую учеными Тюбингенского университета (Германия). Данная концепция рассматривает войну как многоплановое явление, решительным образом воздействовавшее на повседневную жизнь различных групп населения[9].

Серьезное, глубокое изучение проблемы места и роли армии в Российской империи провел немецкий историк Дитрих Байрау [10]. Автор статьи выражает искреннюю признательность профессору Д.Байрау за его советы и рекомендации в разработке темы научного исследования.

Заключая вышесказанное, отметим, что проблема влияния военного фактора на повседневную жизнь российского общества в XIX в. представляет несомненный интерес и научную новизну. «Военный фактор» (войны, вооруженные конфликты, военно-мобилизационная деятельность государства) и сегодня продолжают оказывать непосредственное воздействие на российское общество, а также на повседневную жизнь отдельной семьи, «простого» человека. Каково было содержание повседневности людей в XIX в. в российской провинции?

Для получения ответа на вопрос, каким было воздействие военного фактора на повседневную жизнь провинциального российского общества, «рядовую» личность, семейно-бытовой уклад, социокультурную среду, менталитет россиян, представляется важным исследовать проблему по ряду направлений, которые условно можно объединить в несколько групп:

- воздействие военно-мобилизационная деятельности государства на повседневную жизнь общества в целом, различных социальных слоев, быт отдельного человека;

-влияние «военный фактор» на демографическую ситуацию, повседневную жизнь семей призванных на войну солдат, структуру семьи, брачность в российской провинции в предвоенные годы и в период собственно войн XIX в;

-изменение менталитета и самосознания населения российской провинции в годы войн в ракурсе повседневности;

-гендерные аспекты повседневно-бытовой культуры и в свете этого – изменение трудовой, семейной, общественной жизни россиянок, вплоть до анализа затраты времени и физических сил, которые приходилось тратить женщине для поддержания осиротевших семейств, измерение «усредненного» социокультурного облика женщин и бытового их уклада в провинции.

Важно выяснить, например, как относились в семьях прошлого к военным кампаниям и воинскому призыву, изучить те особенности психологии повседневного поведения разных социальных слоев российской провинции, которые усиленно формировал и на которые оказывал влияние военный фактор. В чем была трагичность и неустроенность судеб вдов, матерей, сирот?

В нашем исследовании мы предполагаем рассмотреть лишь отдельные стороны воздействия «военного фактора» на повседневно-бытовой уклад, настроения россиянок в XIX в. Представляется важным остановиться на изучении повседневной жизни наиболее «пострадавшей» от «военного фактора» категории российского общества – солдатских жен (рекруток, солдаток).

Сотни тысяч россиянок в XIX в. назывались «солдатками». Это термин обозначал не только брачные отношения с мужчиной-рекрутом, призванным на военную службу, но и отражал социально-правовой статус, менталитет «иного» положения женщины в социокультурной среде российского общества, особый тип повседневной жизни солдатской жены. Женщина, становясь солдаткой, покидала свою сословную нишу, коренным образом меняла статус и прежнюю привычную повседневность.

Впрочем, эти изменения нередко несли женщине и освобождение. Так, если она была крепостной, то по призыву мужа на службу становилась свободной, но принадлежащей, как и все дети рожденные ей после призыва мужа, военному ведомству[11].

В целом, в Российской империи в XIX в., к военному сословию принадлежали, кроме регулярных войск, находящихся на действительной службе, бессрочноотпускные и отставные нижние чины и их семьи, а также все население казачьих войск. Представители военного сословия не платили податей, имели особое управление и считались принадлежащими военному ведомству. Особенно тщательно государство следило за «потомством» солдатских семейств.

Так, законодательство о солдатских детях, относило к ним:

1)                   детей, рожденных от солдат, находящихся на службе;

2)                   детей инвалидных солдат;

3) детей незаконнорожденных солдатскими женами и их дочерьми [12].

Если жена была беременна в период призыва мужа в рекруты, то будущий ребенок также считался принадлежащим военному ведомству[13]. Военное министерство стремилось контролировать свое военное сословие, хотя учет нередко не отличался точностью. Местные власти, например, признавали, что отчеты полицейских управлений о количестве солдаток, кантонистов, отпускников в статистические комитеты, часто наполняются цифрами произвольными, решительно не на чем не основанными [14]. Иногда «пропадали безвести» десятки, а то и сотни людей, которым приходилось потом доказывать свою сословную принадлежность. По наблюдениям Н.М.Дружинина и в государственной деревне местные органы относились более чем равнодушно к судьбе солдатки, этой беспомощной прослойки российского населения. Отсюда и рост «отлучившихся» солдаток: в 1842 г. оно составляло 1.4 %, а к 1855 г. выросло до 10,7 % [15].

Несмотря на жестокие кары и преследования за укрывательство рождений кантонистов, россиянки отчаянно боролись за судьбу своих детей. Нередки были случаи, когда солдатки, стремясь спасти своих «кровинушек» от неизбежного в будущем призыва в армию, скрывали беременность, заявляли о рождении мертвого ребенка или выкидыше, а при возможности уходили в соседнее село или к знакомым в город, оставляя своих малюток знакомым или родственникам, которые объявляли о «неизвестных подкидышах» и брали их на воспитание. Несчастная же мать лишь украдкой могла наблюдать за воспитанием и взрослением своего сына, который спасался от рекрутчины, но был лишен материнской ласки и тепла. Отмечались случаи, когда мать «усыновляла» и брала к себе в дом «неизвестного подкидыша», но такое положение было скорее исключением, чем правилом.

Правительство вынуждено было признать, что «естественная любовь родителей к детям, а отсюда опасение разлуки, часто побуждают их к сокрытию рождения… Солдатки при наступлении времени родов нередко оставляют настоящее местопребывание и, возвращаясь с новорожденными, называют их приемышами или подкидышами, неизвестно кому принадлежащими; иногда даже после разрешения в том месте, где постоянно живут, оне тотчас отсылают новорожденных в другие селения и даже в другие губернии» [16].

Исследователи указывали, что иногда «родители благодарили Бога за то, что их дети имеют физические недостатки, делавшие их не годными к службе в армии» [17].

Впрочем, не все дети солдат причислялись к военному ведомству. В прежнем сословном состоянии оставались дети нижних чинов, рожденные до поступления их на военную службу. Иначе говоря, дети, рожденные в семье крепостного крестьянина до его призыва на службу, не становились свободными после призыва отца. Семья солдата, таким образом, имела двойное сословное деление. Крепостными по-прежнему считались дети нажитые до призыва мужа в армию.

Представляет интерес и изучение положения солдатских жен, находившихся при мужьях. По российским законам солдаты имели право жить с женой и детьми [18]. Еще петровские указы о первых рекрутских наборах указывают о том, что новобранец отправлялся к месту службы с женой и «ребятишками». Безусловно, с новобранцами к месту службы ехали лишь те женщины, которые могли решиться расстаться навечно с привычным укладом жизни, с родными. Отправлявшуюся с рекрутом женщину не ожидало впереди ничего заманчивого, напротив, одни лишь невзгоды, частая разлука с мужем, бытовая неустроенность, материальная нужда.

Интересно, что и жена солдата, была ли она приведена им из родной деревни, города, вышла ли замуж уже за воина, попадала в зависимость от полкового командования и получала социальный статус «солдатская жена». Такая женщина уже не имела права распоряжаться своей судьбой, как ей заблагорассудится. Она могла, конечно, подыскивать себе место проживания вне полка, но только с разрешения командира полка.

Военнослужащие имели право «совокупляться законным браком» и в период своего солдатства, но только лишь опять с разрешения полкового начальства. Причем, они должны были подтвердить свою материальную «способность» для содержания семьи. Походы, лагерные сборы, маневры часто и надолго разлучали мужа и жену.

Рождаемость в солдатских семьях была низкой – один-два ребенка. Вероятно, солдатки не желали просто плодить «пушечное мясо». Анализ списков военнослужащих, проведенный С.В.Карпущенко [19], позволяет думать, что женами военнослужащих в период их полковой жизни становились в основном дочери тех же солдат. По всей видимости, девушки, подраставшие или в полку при отцах, или при матерях, если те не уходили подыскивать работу, не обладая приданым, никак не могли рассчитывать на хорошую партию, а поэтому и не выходили из военного сословия, становясь солдатскими женами и рожая потом солдатских детей. Девочки по вполне понятным причинам меньше всего упоминаются в воинском законодательстве, заинтересованном лишь в будущих солдатах. Дочери солдата именовались солдатскими девками, и в случае смерти отца имели право на казенное пособие.

Некоторые солдаты, хотя и считались женатыми, но практически жен своих не видели с момента рекрутства – они обзавелись супругами еще «в крестьянстве», успели даже завести детей, и жены, понимая, что ничего хорошего от солдатского житья не ожидается, остались на прежних местах, давая, впрочем, своим мужьям основание долгие годы считаться семейными.

Отношение населения к таким женщинам-солдаткам было, как правило, неодобрительное. В семье мужа она считалась «лишним ртом» и обрекалась на низшую иерархическую ступень в «большой» семье. Кроме того, общественное сознание россиян традиционно было очень невысокого мнения о нравственности солдаток. Особенно придирчиво следили за нравственными устоями солдаток провинциальные священники, для которых образ жизни солдатки был примером для всеобщего одобрения или порицания. Поведение солдатки нередко сравнивали, относили к аналогичному поведению молодой вдовы, просто одинокой женщины. По наблюдениям Стивена Хока в селе Петровском Тамбовской губернии в первой половине XIX в. большинство рекрут были женаты, оставляя, таким образом, много солдаток, по существу вдов [20]. Солдаток часто обвиняли в распутстве, излишних вольностях, «непотребстве».

Часть солдаток действительно вынуждена была заниматься проституцией, как организованной, зарегистрированной, так и «нелегальной», тайной. Только из зарегистрированных проституток каждая пятая являлась солдаткой. Отмечались случаи, когда этим же ремеслом промышляли и солдатские дочери.  

Впрочем, на наш взгляд, развитие проституции в России было напрямую связано, в том числе, и с процессами милитаризации, воздействием военного фактора на повседневную жизнь российского общества в XIX вв. Ведь именно военные были одними из самых «активных» посетителей, клиентов как официальной, так и «тайной», нелегальной проституции. Рост венерических заболеваний среди военнослужащих служил мощным стимулом для легализации проституции, желания властей поставить под санитарно-медицинский, полицейский контроль представителей древнейшей профессии [21].

Вероятно, что одним из побудительных мотивов для занятий проституцией у солдаток была неопределенность ее фактического семейного статуса. Женщина-солдатка изначально обрекалась «полу-вдовство». Представляются интересными наблюдения Барбары Энгель об отношении крестьян, в районах с развитым отходничеством, к «одинокой» жизни россиянок. Исследовательница отмечает, что учащались случаи неверности и жен, и мужей...Однако длительное отсутствие мужа иногда приводило к тому, что жену меньше винили. Неверные жены крестьян-отходников часто объясняли свое поведение расхожими представлениями о сексуальности женщин. Не одобряя женской распущенности, они часто относились к ней снисходительно благодаря своим представлениям о непокорности женской природы и необходимости мужского надзора. Например, крестьяне часто терпимо относились к солдаткам, которые, пока мужей не было, сходились с другими. Возможно, с точки зрения крестьян, положение молодых жен, у которых мужья надолго уходили на заработки, напоминало положение солдаток…[22].

Этнографы также подтверждали, что нарушения супружеской верности бывали чаще со стороны жены, что объяснялось отлучками мужа на заработки или более долговременными отлучками на военную службу. «В селах имелись солдатки, занимавшиеся проституцией. В народе про них говорили, что они «затылком наволочки стирают» [23].

В военно-статистических описаниях губерний также указывалось, что повсеместно среди солдаток «находим женщин, предающихся разврату». Например, в Тамбовской губернии к этому разряду принадлежала большая часть огромного класса солдаток, превышающих число 12,650, из которого только у 625-ти мужья состояли на службе в пределах Тамбовской губернии; остальные же, слишком 12 тысяч, находились постоянно или временно в разлуке со своими мужьями [24].

 Приведем еще несколько характеристик нравственности солдаток. Иногда современники указывали на «первопричину» женской непостоянности: «…Одно уже удаление людей на десятки лет от их семейств служило к распространению разврата. Предоставленные сами себе, без опоры и надзора, молодые женщины, вследствие отсутствия мужей своих, вели большей частью распутный образ жизни» [25].

Этнографы отмечали, что Громадное значение для тех, кто ушел на службу женатым, имеет то, сохранила ли жена супружескую верность во время его отсутствия. Нередко бывает, что жена изменяет солдату-мужу и даже имеет незаконных детей. Есть мужья, которые переживают горе и мирятся с тем, что случилось, есть же и такие, которые покидают дом и деревню, не будучи в силах жить в подобной обстановке [26].

Другой очевидец более подробно останавливается на характеристике солдатки и прямо называет негативным «влияние военной службы на народ»: «…Не говоря о солдатках, - которые везде гуляют, сколько хотят. Они, к сожалению, у нас не работают, а добывают себе пищу больше лёгким образом. Не лучше их семейная жизнь в тесном смысле этого слова. Ужаснейший обычай в крестьянстве женить своих детей до поступления на службу, - обычай, происходящий от необходимости иметь лишнюю работницу, - является источником больших несчастий. Солдатки в громадном большинстве случаев, ведет жизнь страшно распутную. Понятно, что муж таковой, вернувшись, сейчас же узнаёт про это и начинает жену наказывать, т.е. бить. Ещё хуже бывает, если он находит прижитых ею за это время детей. Тогда семейное счастье разрушено на век.

Но помимо того, большинство солдат не только не делаются мягче обыкновенных крестьян в своей жизни, но наоборот, становятся ещё грубее и деспотичнее. Привыкшие к военной выправке, они у себя, сознавая своё превосходство, стараются выправить зависящих от них. Так, жён своих они держат в ещё большем повиновении, ещё больше мудрят над ними. Обычай заставлять жён себе кланяться в ноги при всех для того, чтобы показать свою власть над нею, обычай заставлять их себя разувать, издевательства над женой чаще встречаются у солдат, чем у простых крестьян.

Все остальные последствия милитаризма достаточно известны…»[27].

Особенно трагичным было положение солдатки, муж которой пропал без вести или попал в плен. Им по российскому законодательству «…Дозволялось вступать в новое супружество не прежде как по прошествию десяти лет со времени, когда мужья их взяты в плен или пропали без вести на войне» [28]. Таким образом, солдатка обязана была десять лет ждать своего мужа, от которого давно не было известий и который не мог уже вернуться в родной дом.

Солдатка, прижившая незаконно ребенка в отсутствие мужа-солдата, не распоряжалась судьбой ребенка, так как по желанию мужа, это ребенок мог быть передан в чужие руки для воспитания, как сирота. Государство оплачивало воспитание такого ребенка в размере пособия в пять рублей серебром, но вряд ли матери было легче осознавать, что ее ребенок становился сиротой.

Иногда сельские общества выносили мирские приговоры, санкционировавшие денежную компенсацию одиноким матерям и женам рекрутов. Часто это выражалось лишь в снятии недоимки или выплате оброка. Экономическое положение осиротевших семей являлось, по отзывам современников, трагическим. Со временем у общинников пропадало желание помогать солдаткам и эта помощь приобретала характер мелочной милостыни.

Нередкими были случаи, когда в ратники ополчения и рекруты брали и единственных работников в семье. Современники с беспокойством писали о судьбе семей этих рекрутов: «на каком положении они останутся, кто их будет кормить и где они обогреются, разве, что миром та деревня будет сие выполнять» [29].

Рекрутчина, безусловно, тормозила распад крупных семей и тем самым оказывала сильнейшее воздействие на семейно-бытовую жизнь деревни. От рекрутчины прямо зависело создание молодых супружеских пар, так как их образование обусловливалось обязательствами крестьянских дворов в отношении рекрутской повинности. Некоторые помещики разрешали свадьбы лишь тем крестьянам, которым не грозила рекрутчина, так как не желали умножения в деревнях солдаток.

Мирские власти в свою очередь не проявляли какого-либо сострадания к солдаткам. Так, например, солдаткам не выделялась земля на незаконнорожденных детей.

Одним из интересных и панорамных источников о повседневной жизни солдаток, бытовом укладе их жизни, являются фольклорные источники. Справедливо утверждение Л.Н.Пушкарева, что этот тип исторических источников может дать историкам дополнительный материал, ибо песни, сказки, поговорки и пословицы отразили в художественной, образной форме отношение народа к военной службе, к воинской повинности. По мнению автора, «солдатчина» в народном сознении отразилась, как «горе великое» [30].

Особое место занимает описание солдатской службы в русских плачах. Своеобразие этих впечатляющих картин страданий и мучений солдата заключается прежде всего в том, что слагались и исполнялись они не самими солдатами, а их матерями, женами, сестрами, соседками. Солдатская служба, таким образом, изображается сквозь призму женского мировозрения, женской повседневно-бытовой культуры. Зоркие глаза матери острее видят все невзгоды, которые переносит на «злодейной службе государевой» ее родной сын; тоскующие очи жены зорче воспринимают те обиды, которые приносит военная служба.

На протяжении XIX в. в крестьянской культуре трансформировалось отношение к явлению, вызвавшему возникновение рекрутской обрядности, – к службе в армии. Происходила смена акцентов в смыслах, которые носители культуры придавали этому событию.

Каждый рекрутский набор становился, с одной стороны, значимым событием в частной жизни семьи и в судьбе конкретного человека, а с другой стороны, он являлся государственной акцией, проходящей в масштабах страны, губернии, города, деревни. В результате появлялись источники двух типов: во-первых, описывались обрядовые действия, сопровождавшие проводы на военную службу (этнографические описания) и фиксировались соответствующие фольклорные тексты[31]. Во-вторых, в периодических изданиях появлялась информация о конкретных ситуациях отправления в армию (включая, например, речи священников перед жеребьевкой), сведения о результатах наборов. Сюда же следует отнести законы и постановления, касающиеся организации набора, а также специальные издания или публикации в прессе, где эти законы разъяснялись[32].

Рекрутский обряд возникает как реакция культуры на определенное событие – уход молодого человека на армейскую службу. Рекрутская обрядность может рассматриваться как «ответ» крестьянской культуры на «запрос», предъявленный ей некоей внешней силой, государством [33].

В фольклорных произведениях отразилась зависимая жизнь солдатки в семье мужа и двусмысленность ее положения в деревне, порождавшая сплетни и пересуды[34]. В «Причитаниях Северного края», собранных Е.В.Барсовым, отразилась беспросветная жизнь солдатки: «…Подобное же нравственное разложение крестьянской семьи производила былая рекрутская система, отнимая весьма часто мужа у жены. Положение последних было ужасно. Печать отвержения и клеймо позорного имени всею тяжестью ложились на этих несчастных и нравственно угнетали их на каждом шагу. Беда постигавшая была так велика, что жена предчувствовала грозившую ей кручину. И стала слыть она не вдовой — женой немужней, а бедной солдаткой...[35].

Бытовая жизнь рекрутки и ее плачи были специально изучены Е.Добрынкиной[36], которая отметила, что «…Вопить над рекрутом, - почитается у крестьянок священным обыкновением, и тогда состоится приговор общества о взятии парня в рекруты, жена садится на лавку и начинает вопить. Вслушиваясь в эти вопли и причитания крестьянок, невольно задаешься вопросом: откуда взята эта самобытная народная поэзия? Кто вложил эти слова в уста женщины? Ведь не лицемерие же это, не притворство. Нет, здесь каждая строфа дышит глубоким горем, которому нем исхода и нет ниоткуда помощи. Первостепенную роль играет здесь горе жены. По уходу мужа из дому чем делается она? Что такое ее личность? Ничто! Хуже последней наемки...

Потеряв терпение, соскучившись одиночной жизнью, измученная семейными дрязгами, идет из дома вон, куда-нибудь в село или город на заработки… Однако же свобода не служит ей на пользу. Она не умеет справляться с ней, привыкши до сих пор ходить на помочах и жить под вечным гнетом. Женщина распускается и начинает вести жизнь не стесняемую никакими правилами нравственности. Рекрутка этому счастью рада, теперь она погуляет на всей своей вольной волюшке и кончает тем, что поступает на готовые харчи к какому - нибудь солдату или пролетарию из мастеровых…» [37].

 Таким образом, фольклорные источники помогают в реконструкции, воссоздании облика, повседневно-бытового уклада российской солдатки.

Рассмотрим и воздействие других натуральных повинностей на жизнь россиянок в XIX в, в частности военного постоя. По отзывам современников, постой являлся самой тягостной повинностью для российского народа. Крестьяне подвергались от постоя войск большому разорению. Кроме помещений войска надо было снабжать и фуражом, отводить луга и покосы для лошадей [38].

К началу XIX в. русская армия не имела казарм и размещалась на постое. Несмотря на существование целого ряда нормативных актов, определявших взаимоотношения постояльцев и их хозяев, отношения между теми и другими редко были безоблачными, особенно в деревне, где отсутствие властей и забитость крестьян делали военных полными хозяевами положения. Самоуправство постояльцев, бесчинства были чрезвычайно распространенным явлением. По отзывам современников, «…русский солдат является бичем для своего хозяина: он распутствует с его женой, бесчестит его дочь… ест его цеплят, его скотину, отнимает у него деньги и бьет беспрестанно…» [39].

Крестьяне села Гатищева Орловской губернии писали Николаю I о тяжести постоя: «…солдаты старались всячески нас разорить, забрав зимой у всех весь без остатка овес, не оставив нисколько на обсеменение полей, которые и остались пустыми… уничтожили у нас на огородах почти все овощи, так что оставили нас к зиме даже без капусты» [40].

В заключении, хотелось бы подчеркнуть новые возможности реконструкции социально-экономического облика, менталитет, особенности повседневной жизни российской солдатки, используя современные информационные технологии. Речь идет о создании электронных баз данных (далее – БД) и введении в научный оборот значительных массивов первичного архивного материала. К настоящему времени в ходе изучения влияния военного фактора на повседневную жизнь населения Тамбовской губернии автором сформированы БД: «Отпускники» и «Рекрут». БД «Отпускники» создана на основе поуездных списков отпускных нижних чинов Тамбовской губернии ХIX в. Ее информационными полями являются данные о месте жительства, возрасте, сословии, семейном положении, воинском звании, роде войск, занятиях отпускника, перемещениях его в пределах губернии, дате увольнения и постановки на учет. Материалы БД «Отпускники» позволяют проанализировать то, как вчерашние рекруты находили свою «нишу», приспосабливались к гражданской жизни, выбирали занятия и решали семейные проблемы.

БД «Рекрут» представляют собой официальную форму, которая должна была заполняться в рекрутском присутствии и содержала обязательные для заполнения сведения: фамилия, имя, отчество рекрута, его возраст, рост, приметы (цвет волос, глаз, состояние зубов), сведения о месте жительства (городе, уезде, селе, деревне, слободе), социальном статусе (из мещан, помещичьих, удельных, государственных крестьян), семейном положении (холост, вдов, женат), данные о жене, детях (их пол и возраст), отметка о беременности жены. Приведем пример сведений об одном из рекрутов 96 набора (март 1831 г.): «Митрофан Романов Рожнов, из однодворцев, села Малые Пупки, Козловского уезда, 26 лет, роста – 2 аршина 35/8 вершка, лицом бел, волосом рус, глаза серые, нет четырех зубов. Жена – Домна Ефремова, сыновья: Терентий – 9, Филипп – 4 лет, дочь Агафья - 2 лет. Жена беременна». Таким образом, исследователь получает возможность глубокого изучения военного сословия, некоторых аспектов его повседневной жизни.

Размеры статьи не позволяют остановиться на характеристике других последствий воздействия «военного фактора» на повседневную жизнь россиян в XIX в. В частности, вне нашего анализа оказались собственно последствия военных лет, войн, которые вела Россия в XIX в. Однако, вне сомнения, военные, армия, милитаризм оказывали значительное влияние на «рядового» россиянина, оставляя наиболее глубокий след в судьбе женщины-солдатки. Современники не случайно констатировали, что «сословие солдатских жен, бесспорно, самое несчастное и неопределенное сословие в Государстве, вошедшее даже в поговорку народа… Их положение – жалкое». К сожалению, «неприкаянность» солдаток сохраняется и в российской историографии. Проблемы «женщина и война», «женщина и армия» еще ждут своих исследователей и обещают много открытий и неразгаданных страниц российской истории.

 

 

1.                   См.: Поляков Ю.А. Человек в повседневности (исторические аспекты) // Отечественная история. 2000. №3. С.126.

2.                   См.: См.: Lüdtke, Alf: Alltagsgeschichte. Zur Rekonstruktion historischer Erfahrungen und Lebensweisen.  Frankfurt 1989 (Herausgeber und Beiträger). Lüdtke, Alf: Was bleibt von marxistischen Perspektiven in der Geschichtsforschung? Göttingen, 1997.

3.                   См.: Иенса М. Военное дело и народная жизнь. Пер. с нем. Варшава, 1998. С.1

4.                   См.: Александров В.А. Сельская община в России (XVII – начало XIX в.). М., 1976. С.243.

5.                   См.: Армия в истории России. Мат-лы межвуз. науч. конференции. Курск, 1997.

6.                   См.: Война и общество. Мат-лы междун. науч. конференции. Отв. ред. П.П.Щербинин. Тамбов, 1999.

7.                   См.: Человек и война (Война как явление культуры). Сб. статей / Под ред. И.В.Нарского и О.Ю.Никоновой. М., 2001.

8.                   См.: Ab Imperio, 2001. №4.

9.                   См.: Die Erfahrung des Krieges: Erfahrungsgeschichtliche Perspektiven von der Franzoesischen Revolution bis zum Zweiten Weltkrieg / Hrsg.: Nikolaus Buschmann; Horst Carl. – Paderborn; Muenchen; Wien; Zuerich, Schoeningh, 2001 и др.

10.                См.: Beyrau, Dietrich: Militaer und Gesellschaft im vorrevolutionaeren Russland. Koeln. 1984. Dietrich Beyrau Das Russische Imperium und seine Armee // Militaer und Gesellschaft / Ute Frevert (Hrsg.) – Stittgart, 1997 и др.

11.                См.: Щербинин П.П. Военное сословие в социальной структуре российского общества в середине XIX в. (на материалах Тамбовской губернии) // Население и территория Центрального Черноземья и Запада России в прошлом и настоящем. Воронеж, 2000. С.41

12.                Свод постановлений о солдатских детях и по другим предметам. СПб., 1848.

13.                Ячменихин В. К. Институт военных кантонистов в структуре русской армии // Вестник МГУ. 2000. № 1.

14.                См.: Протокол заседания Тамбовского губернского статистического комитета. 22 мая 1867 года. Тамбов, 1967. С.6.

15.                См.: Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д.Киселева. Т.2. М., 1958. С.280.

16.                См.: Лапин В. Семеновская история. Л., 1991. С. 38.

17.                Мысли о рекрутских присутствиях в мещанских обществах //Военный сборник. 1861. N 4. С. 323.

18.                См.: Брандт П. Женатые нижние чины // Военный сборник. 1960. №12. С.357.

19.                См.: Быт русской армии XVIII – начала XX века / Автор-составитель С.В.Карпущенко. М., 1999. С.29.

20.                Хок. С.Л. Крепостное право и социальный контроль в России: Петровское, село Тамбовской губернии. Пер. с англ. М., 1993. С.142.

21.                См.: Щербинин П.П. Проституция, армия, сифилис в российской общественности в XIX - начале XX вв. // От мужских и женских к гендерным исследованиям: Мат-лы междунар. научн. конф. 20 апреля 2001 г. Отв. ред. П.П.Щербинин. Тамбов, 2001. С. 98.

22.                Барбара А. Энгель Бабья сторона // Менталитет и аграрное развитие России (19-20 вв.). Материалы межд. конференции. М., 1996.С. 86.

23.                Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материалов этнографического бюро князя В.Н.Тенюшева (на примере Владимирской губернии). СПб., 1993. С.276.

24.                Военно-статистическое обозрение Российской империи. Том XIII. Ч.1. Тамбовская губерния. СПб., 1851. С.34.

25.                См.: Тамбовские губернские ведомости. 1859. №14. С.99.

26.                В.Тенишев Административное положение русского крестьянина. СПб., 1908. С. 104.

27.                Записки земского начальника Александра Новикова. СПб., 1899. С.188.

28.                Друг женщины. 1883. №8.

29.                Цит. по кн.: Александров В.А. Указ. Соч. С.250.

30.                См.: Пушкарев Л.Н. Солдатская песня – источник по истории военного быта русской регулярной армии XVIII – первой половины XIX в. // Вопросы военной истории России. М., 1969. С.422.

31.                См.: Певин П. Рекрутские обычаи и причитанья Олонецкой губернии // Олонецкие губернские ведомости.1895. №№80,81,84; Поздняков Т. Набор [рекрутов] // Владимирские губернские ведомости.1898. 27 ноября №48, С.4-7 и др.

32.                Кормина Ж.В.Рекрутский обряд: структура и семантика (на материалах севера и северо-запада России XIX-XX вв.). Автореферат дисс. на соиск. учен. степ. канд. культуролог. наук. М., 2000.

33.                См.: Кормина Ж.В. Рекрутский обряд: к проблеме структурного анализа // Актуальные проблемы культурологии. Тезисы докладов III международной конференции. Екатеринбург, 1998. С.55-56. Ее же. Рекрутская обрядность: ритуал и социально-исторический контекст // Материалы конференции «Мифология и повседневность». Сост. К.А.Богданов, А.А.Панченко. Санкт-Петербург, 1999. С.36-50.

34.                См.: Ульянов И.И. Воин и русская женщина в обрядовых причитаниях наших северных губерний // Живая старина. Пг., 1914. Вып.3-4. С.251-253.

35.                Причитания Северного Края, собранные Е.В. Барсовым. Т.2. Рекрутские и солдатские причитания. М., 14, 1997. С 38-45.

36.                См.: Е.Добрынкина Бытовая жизнь крестьянки в Муромском уезде // Ежегодник Владимирского губернского статистического комитета. Т. I. Вып.I - Владимир, 1876 - C.119-130.

37.                Там же. С.130.

38.                См.: Неупокоев В.И. Государственные повинности крестьян Европейской России в конце XVIII – начале XIX века. М., 1987. С.198.

39.                Цит. По.: Лапин В. Указ. Соч. С.39.

40.                Цит. по кни.: Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д.Киселева. Т.2. М., 1958. С.493.

 

 

I.2. НЕЗАКОННОРОЖДЕННЫЕ ДЕТИ В СЕМЬЯХ СОЛДАТОК В XIX В.

Проблема внутрисемейных отношений, материнства и детства в рекрутских и солдатских семьях ранее почти не рассматривалась. Между тем, несомненный интерес представляет изучение рождаемости, социально-правовой адаптации рекрутских детей, а также незаконнорожденных в семьях солдаток (рекруток, солдатских жен). Сотни тысяч россиянок в XIX в. назывались «солдатками». Это термин обозначал не только брачные отношения с мужчиной-рекрутом, призванным на военную службу, но и отражал социально-правовой статус, менталитет «иного» положения женщины в социокультурной среде российского общества, особый тип повседневной жизни солдатской жены.

Женщины-солдатки, с одной стороны, стремились скрыть рождение мальчиков, которым была уготована учесть отцов, то есть неизбежный призыв на военную службу, а с другой давали значительное число незаконнорожденных детей, которые, впрочем, по российскому законодательству, записывались законными [1]. Даже беременная в период призыва мужа в рекруты женщина уже не имела прав на ребенка мужского пола, так как он автоматически записывался в кантонисты. К солдатскому сословию законодательство причисляло и детей незаконнорожденных солдатскими женами и их дочерьми. Таким образом, военное министерство стремилось обеспечить себя дополнительными солдатами, ибо все солдатские сыновья (кантонисты) подлежали призыву.

Несмотря на жестокие кары и преследования за укрывательство рождений кантонистов, россиянки, как правило, боролись за судьбу своих детей. Нередкими были случаи, когда солдатки, стремясь спасти своих «кровинушек» от неизбежного в будущем призыва в армию, скрывали беременность, заявляли о рождении мертвого ребенка или выкидыше, а при возможности уходили в соседнее село или к знакомым в город, оставляя своих малюток знакомым или родственникам, которые объявляли о «неизвестных подкидышах» и брали их на воспитание. Иногда мать «усыновляла» и брала к себе в дом «неизвестного подкидыша», но такое положение было скорее исключением, чем правилом.

При рождении детей у солдаток особо оговаривались в метрических книгах сроки отпуска мужа или ее поездки к мужу в армию, чтобы доказать законность появления ребенка на свет и его отнесения к солдатскому сословию.

Правительство вынуждено было признать, что «естественная любовь родителей к детям, а отсюда опасение разлуки, часто побуждают их к сокрытию рождения… Солдатки при наступлении времени родов нередко оставляют настоящее местопребывание и, возвращаясь с новорожденными, называют их приемышами или подкидышами, неизвестно кому принадлежащими; иногда даже после разрешения в том месте, где постоянно живут, оне тотчас отсылают новорожденных в другие селения и даже в другие губернии» [2].

Понятно, что незаконнорожденные дети были не только у солдаток, а подкинутые младенцы «появлялись» и гораздо ранее формирования солдатского сословия. В статье рассмотрены особенности правового статуса подкидышей, особенности их призрения Так, еще Ярослав Мудрый повелел учредить училище на 300 юношей, главным образом из числа подкидышей. При Иване Грозном сиротскими домами ведал церковный патриарший приказ. В 1682 г. были открыты специальные дома для безродных сирот, где их обучали грамоте и ремеслу. Кроме того, частой была и передача беспризорных детей в руки частных лиц и в церковные учреждения.

Интересно, что власти стремились, прежде всего, и к осуществлению контроля над противозаконными половыми связями. Согласно Кормчей книге, женщина считалась виновной в убийстве, когда оставляла младенца на дороге или в каком либо безлюдном месте. Наказанием для нее было церковное покаяние. Однако, такое наказание не было действенным. Женщин стали наказывать и ссылать, как и женщин, убивавших младенца, так и произведших изгнание плода [3]. Наказание максимально ужесточилось в XVII в. Так, например, в Соборном Уложении 1649 г. установлена была смертная казнь для женщин, лишающих жизни своих незаконнорожденных детей, но более снисходительным было отношение к убийству собственных законных детей [4].

Однако именно создание большой регулярной армии, когда мужчина на долгие годы, если не навсегда, отрывался от родного дома, разлучался с женой, рушились семейные устои и традиции повседневной жизни, увеличило количество незаконнорожденных детей. целенаправленная деятельность по призрению «государственных младенцев» начинает осуществляться при Петре I, когда были изданы указы о запрете детоубийства незаконнорожденных (указ 31 января 1712 г. и 4 ноября 1715 г) и их воспитании. В Москве и других российских городах были открыты госпитали для зазорных (незаконнорожденных) детей, в которых с целью снижения количества детоубийств была введена практика "тайного приноса" младенцев через окно, с целью сохранения анонимности принесшего младенца. Незаконнорожденные дети должны были по взрослении отдаваться в гарнизонные школы, а потом пополнять ряды российской армии.

 Однако переполнение «гошпиталей» безродными детьми привело к тому, что мальчиков с 10 лет стали определять в матросы или отдавали детей на фабрики. После смерти Петра I большинство таких приютов для детей были закрыты.

В массе указов XVIII в. главным было рассортировать незаконных детей по различным ведомствам в зависимости от состояния их матери: одних приписывали в посады и цехи, других – прикрепляли к помещикам, к фабрикам, заводам, третьи отбывали повинность рекрутскую – зачислялись в кантонисты или солдаты. Главным фактором в определении сословия незаконнорожденного было сословие матери.

Интересно, что в метрических книгах данные о матери записывались только у незаконнорожденных. Иногда, фамилия незаконнорожденного образовывалась от имени деда или имени крестного отца. В данных о крещении до конца 80-х гг. XIX в. тщательно фиксировался факт незаконного происхождения ребенка. Даже у женщин, состоящих в браке, ребенок мог быть записан «прижитым блудно». В случае рождения ребенка, свадьба матери которого состоялась менее, чем за 9 месяцев до его рождения, вносилась запись, что он незаконнорожденный, поскольку мать «венчалась, будучи беременною девицей». Таким образом, венец не покрывал грех. При этом ребенку впоследствии чаще всего давалась фамилия мужа матери, но отчества у него не было. Анализ метрических книг Тамбовской губернии, приведенный в исследовании Р.Б.Кончакова показывает, что матери незаконнорожденных особенно часто являлись временно проживающими в этом селе. Очевидно, что они старались таким способом скрыть факт незаконного рождения ребенка [5].

Вообще, незаконными детьми признавались по российскому законодательству в том числе и: 1) рожденные вне брака, хотя бы их родители и потом соединились законными узами; 2) произошедшие от прелюбодеяния; 3) рожденные более чем через 306 дней после смерти отца или расторжения брака разводом; 4) все прижитые в браке, который по приговору духовного суда признан незаконным и недействительным.

                Стремясь скрыть позор, женщины часто стремились избавиться от нежелательного ребенка. Современники отмечали, что «изгнание плода практикуется часто, прибегают к нему вдовы и солдатки, для этого они обращаются к старухам ворожейкам, которые их учат как нужно извести плод. Пьют спорынью, настой простых спичек фосфорных, поднимают тяжелые вещеи. Одна девица была беременна и извела плод тем, что била себя лапотной колодкой по животу. Народ не обращает на это особого внимания» [6].

Этнографы отмечали, что нередко бывало, что жена изменяла солдату-мужу и имела незаконных детей. [7]. По наблюдениям современников, «…Солдатки в громадном большинстве случаев ведут жизнь страшно распутную. Понятно, что муж таковой, вернувшись, сейчас же узнаёт про это и начинает жену наказывать, т.е. бить. Ещё хуже бывает, если он находит прижитых ею за это время детей. Тогда семейное счастье разрушено на век» [8]. По числу рекрут, поступающих с уезда, с верояностью полагать долно, что большая часть не от брака рождены женами рекрут, поступивших на службу. [9].

                По сведениям из Тенишевского архива, «…выходя замуж в большинстве случаев, лет в 17-18, к 21 году солдатки-крестьянки остаются без мужей. Крестьяне вообще не стесняются в отправлении своей естественной потребности, а у себя дома еще менее. Не от пения соловья, восхода и захода солнца, разгорается страсть у солдатки, а от того, что она является невольно свидетельницей супружеских отношений старшей своей невестки и ее мужа. Всколыхнет и в ней чувство и за эту вспышку она дорого заплатит, даже иногда ценой всей жизни. Родится ребенок и родится как-то не вовремя. Вычисления кумушек не совпадут ни с возвращением мужа из солдат, ни временной побывки его. Злословие не пощадит такую мать, ее мужа и ребенка. Это и будет причиной всех мучений жизни ребенка и его матери. Еще только чувствуя его мать уже проклинает ребенка, как вещественное доказательство ее вины. Кто знает может именно та ночь, которую она провела в коноплях с первым попавшимся парнем, была последним счастливым мигом в ее жизни. Она знает, что у нее уже не будет ни одного счастливого дня. Вечные попреки и побои мужа, насмешки домашних и соседей, если и сведут ее преждевременно в могилу, то мало утешительного дадут в тяжелой ее жизни. И родится на свет божий ни в чем не повинный ребенок с проклятиями. Он никого не любит из своих родных, да и те дают ему почувствовать, что он представляет что-то особенное от остальных детей. Инстинктивно он ненавидит своего отца, так как его тятька не усомниться назвать его «выблядком», а с ранних лет начинает смутно осознавать, что тятька ему не отец. Мать же, единственное лицо, могущее согреть его своей любовью и сделать из него равноправного члена деревни, вечно униженная боится даже приласкать его и возбуждает в нем только сожаление, вместо детской святой и горячей любви [10].

Еще Екатерина Великая также стремилась сократить сферу свершения детоубийств и способствовать улучшению демографической ситуации в стране, открыв специальные приюты для подкидышей. Екатерининский вельможа И.И.Бецкой разработал целую программу программу воспитания и социализации «приносных детей». Эта программа осуществлялась в Московском (1764 г.) и Петербургском (1771 г.) Воспитательных домах.

Правила приема в Воспитательный дом были следующими: брали всех детей с одним лишь вопросом – крещено ли дитя и какое ему дано имя. Детей свозили отовсюду, за каждого ребенка доставлявшему платили 2 рубля. Караулам предписывалось оказывать всяческое содействие приносящим детей ночью. При каждом воспитательном доме был открыт секретно-родильный госпиталь, где роженицы имели право не называть свое имя. Позволялось даже рожать в маске [11].

Однако, положение подкидышей и в этих воспитательных домах оказывалось незавидным. Многие из них погибали в первый же год жизни из-за нехватки кормилиц, а искусственное вскармливание бы­ло весьма несовершенным. Например, в первые четыре года существования Мо­сковского дома выжил лишь каждый 5-й ребенок. В провинции ситуация была еще хуже и смертность детей была непомерно высока. Так, в Архангельске из 417 принятых детей умерли 377.

Уже с 1821 г. из-за недостатка средств правительство стало ограничивать устройство воспитательных домов в провинции. Начались и поиски путей ограничения приема детей: установили прием только младенцев; отменили плату за принос безродного ребенка; ввели денежные вознаграждения матерям, продержавшим ребенка до 4-х недель и принесшим в Дом крещенным со свидетельством священника; учредили «городское воспитание» - т.е. поддерживали деньгами мать, оставлявшую незаконно рожденного ребенка при себе до 7 лет. Большинство же детей стали отправлять на вскармливание и вос­питание в благонадежные крестьянские семьи. Сначала отда­вали до 9 месяцев, потом до 5 лет, затем до 7 лет. В конце концов, «казенный ребенок» оставался в крестьянской семье до совершеннолетия и в 17 лет мальчиков причисляли в казенные крестьяне.

Денежное вознаграждение до 2-х рублей, выплачиваемое доставившему ребенка в воспитательные дома, привело к возникновению промысла по торговле детьми. Торговки приносили в воспитательные дома детей, скупая по деревням новорожденных у многодетных крестьянок. Младенцев перевозили как котят - в кошелках и корзинах под скамьями вагонов последнего класса, а смертность среди них была семь из восьми. Под видом «зазорнорожденных» нередко попадали и дети законного супружества.

Власти вынуждены были прекратить тайный прием детей в воспитательные дома, а с 1867 г. в воспитательные дома разрешалось принимать детей только в первые десять дней после рождения. Детей же, приносимых после десятидневного срока, разрешалось принимать не иначе как крещеными и по представлении метрических свидетельств.

Если в XVIII в. незаконнорожденные были позором и встречались лишь в среде солдаток, которые годами не видели своих мужей, или в среде дворовых, которые приживали детей со своими хозяевами, то в XIX в. незаконнорожденные стали массовым явлением. Современники отмечали, что основная масса незаконнорожденных приходилась на представительниц низшего класса: «Женщины же высшего класса преспокойно отправляются за границу, там рождают своих незаконных детей и там же оставляют их на попечение бедных семейств за высокую плату. Одинокая же служанка, вдова крестьянка и солдатка вынуждены родить там, где застали их родовые боли» [12].

Общественное мнение было нетерпимо к незаконным рождениям. Женщине, ро­дившей вне брака, грозили позор, презрение односельчан, а без помощи родителей или родственников - и нищета. Нередко она была вынуждена покидать родную деревню, оказывалась в городе и зачастую попадала в публичный дом.

Тяжела была и доля незаконных детей, особенно девочек. Родственни­ки «согрешившей» матери обычно отворачивались и от нее, и от ребенка, а отец, по закону, не обязан был содержать внебрачных детей. Внебрачные дети в деревне были всегда отвергнутыми, их презирали, высмеивали. Не получали они никакой материальной помощи от общины и государства. Однако при наличии земли по достижении совершеннолетия незаконные дети мужского пола могли получить надел.

Неудивительно, что при подобном отношении к внебрачным детям «неза­конные» рождения были весьма низки в русской деревне; они составляли в год в среднем около 2% всех рождений. По мнению ряда исследователей, действи­тельное число внебрачных рождений у крестьян было больше, чем регистриро­валось официально, так как незамужние крестьянки стремились рожать таких детей в городе, где новорожденный регистрировался, отдавался в «люди» или оставлялся в приюте. Однако это обстоятельство не оказывало решающего влияния на показатели внебрачной рождаемости. В целом на рубеже XIX-XX вв. в Центральной России она не превышала за год в среднем 2,5-3% [13].

Сравнивая число незаконнорожденных в России и в других странах Европы в XIX в., современники пришли к следующим выводам: «Незаконнорожденные дети составляют главный контингент среди отверженных детей (на сто родившихся детей незаконных оказывается в Австрии 11,3, Пруссии – 7,1, Франции 7,1, Швеции – 6, 5, России – 2,9). Только 10 процентов этих детей достигало зрелого возраста. [14].

Рассмотрим положение с призрением подкидышей на примере Тамбовской губернии в XIX в. Приют для подкидышей перешел в ведение губернского земства от Приказа Общественного призрения в 1867 г. Незаконнорожденные дети, брошенные родителями, передавались полицией в богоугодные заведения, где они вскармливались кормилицами, а затем раздавались желающим взять на воспитание или безвозмездно, или с платой по 1 р. 50 к. в месяц до 5 лет и по 70 к. до 12 лет. С 1886 г. плата за ребенка увеличилась, и платили 2 р. в месяц до 7 лет и 1 р. до 14 лет.

                В 1890 г. в Воспитательных домах были введены стеснительные меры, с целью привлечь самих матерей кормить своих детей. Ребенок принимался бесплатно только в том случае, если сама мать поступала в воспитательный дом и кормила его в продолжение 6 недель, в противном случае она должна внести 10 рублей и доставить метрику ребенка; при желании же сохранить тайну вносится 25 рублей. От платы освобождает свидетельство врача, удостоверяющее, что мать по болезни не может сама кормить ребенка. Подобная мера увеличила случаи подкидывания. Кормилицы попадались безмолочные и потихоньку прикармливали детей жвачками, а лучшие из них оставались недолго, уходя на места в частные дома.

В отделении было полное отсутствие белья, если не считать тех ужасных рубашечек и тряпок, в которые скручивали детей. Детское белье шилось из обрезков и остатков больничного полотна и имело такие рубцы, что они врезались в тело несчастных детей. Детей отдавали в те семьи, где не было своих детей, при наличии у приемных родителей земельного надела. Но смертность и розданных детей была очень высокой – 76 %.

Случаев усыновления было очень мало, так как крестьяне не знали законов об усыновлении, боялись больших издержек, отказа в получении на приемыша земельного надела от сельского общества [15].

Заметим, что и в мифопоэтических представлениях россиян сформировался особый образ «незаконного» младенца. Такой ребенок являлся иным, чужеродным, по крайней мере, наполовину. Отсюда и название - половинкин сын. Неполнота родственных связей имела своим следствием представления о нем как части природы, неизвестной находке, обнаруженной взрослыми. Именно эта идея лежит в основе самой обширной группы обозначений незаконнорожденного: боровичок, капустничек (Казанская губ.), крапивник (повсеместно), луговой (Курская), подзаборник (Новосибирская обл.), подкрылечник, подкустарничек, подпечник (Ярославская губ.), подогородник (Сибирь), подсенник (Петербургская губ.), подстожник (Сибирь), подсуслонник (Новосибирская обл.), подтынник (Донская обл.), подъельняжник (Петербургская губ.), соломенница (Ярославская губ.), находка (Смоленская, Воронежская губ.).

Подводя итоги, следует отметить, что изучение истории подкидышей и незаконнорожденных детей позволит выявить многие тенденции не только общественного развития социальной истории России, но проследить особенности развития «простых» семей, повседневно-бытовой уклад россиян, особенности менталитета населения дореволюционной России.

Примечания

1.                   См.: Никольский В.И. Тамбовский уезд. Статистика населения и болезненности. Тамбов, 1885. С.50.

2.                   См.: Лапин В. Семеновская история. Л., 1991. С. 38.

3.                   Владимирова А.К. Незаконнорожденные дети //Записки для чтения. 1869. №8-12. С.244.

4.                   См.: Энгельштейн Л. Ключи счастья. Секс и поиски путей обновления России на рубеже XIX – XX вв. М., 1996. С.115.

5.                   Кончаков Р.Б. Демографическое поведение крестьянства Тамбовской губернии в XIX – начале XX в. Новые методы исследования. Дисс. На соис. Уч.степ. канд ист. Наук. Тамбов, 2001. Л.37.

6.                   Архив Русского Этнографического музея – далее АРЭМ. Ф.7 Оп.1. Д.947. Л.7.

7.                   В.Тенишев Административное положение русского крестьянина. СПб., 1908. С. 104.

8.                   Записки земского начальника Александра Новикова. СПб., 1899. С.188.

9.                   Статистическое описание Усманского уезда Тамбовской губернии. – Тамбов, 1836.

10.                АРЭМ. Ф.7. Оп.1. Д.1027. Л.5.

11.                См..: Власов П.В. Благотворительность и милосердие в России. М., 2001. С.33.

12.                См.: Энгельштейн Л. Ключи счастья. Секс и поиски путей обновления России на рубеже XIX – XX вв. М., 1996. С.119.

13.                См.: Морозов С.Д. Крестьянская семья Центральной России в 1897-1917 гг.: социально-демографическое развитие // Семья в ракурсе социального знания: Сб. науч. статей. Барнаул, 2001. С.169.

14.                Котляревский Отверженные дети // Дело. 1879. № 8. С.56.

15.                X Губернский съезд врачей и представителей земств Тамбовской губернии 5 – 11 сентября 1903 г.Тамбов, 1904. С.67-70.