Зубкова Е. Послевоенное советское общество

Независимая газета – 2000 – 08 – 24
 http://exlibris.ng.ru/history/5_terror.html

ТЕРРОР-САМОСТРЕЛ?
В некоторых случаях лучше полагаться на память, чем на исторический источник

Г. Лятиев

Зубкова Е. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. - М.: РОССПЭН, 2000. Серия "Социальная история России XX века".

        Закончилась жесточайшая война, и народ-победитель, взыскующий хоть каких-то перемен в тягомотной жизни, был скорехонько возвращен в искомое состояние управляемых "советских граждан" партией, которая "под знаменем Ленина, под водительством Сталина" продолжала вести его к "сияющим вершинам коммунизма". Однако формы, содержание и масштабы террора после войны изменились. Он стал, по выражению автора представляемой книги, "более адекватным своей психосоциальной природе": основную роль начали играть не политические кампании, а идеологические и "профилактические". Открытое политическое преследование по-прежнему практиковалось, но уже по инерции - в основном для создания необходимого режима "тревожного фона", поддержания столь любезной большевикам атмосферы страха и подозрительности. Однако, отмечает Зубкова, "интерес к этой форме воспитательной работы просуществовал недолго" (около двух лет), и партия вновь взалкала репрессий в духе 37-го года…" Результат - в ходе гонений последних лет жизни Сталина, которые в той или иной степени затронули все слои населения страны, были осуждены за так называемые государственные преступления (контрреволюционная деятельность, измена Родине и т.п.) около 626 тыс. человек (без учета изгнанных из своих родных мест), что составляет порядка 80% от цифры одного - "рекордного" - 1937 года.

       Старательнее всего партийными идеологами осуществлялась "опека" молодежи как контингента населения, наиболее "падкого на крамолу". Раскрывающая этот вопрос глава книги "Молодежь и молодежная фронда" - самая объемная и, пожалуй, наиболее интересная из всех. Прочтя ее, кто узнает впервые, а кто с содроганием вспомнит о том, что людей арестовывали и приговаривали к 10, 25 годам лагерей и даже к "вышке" (как 16-20-летних членов совершенно безобидных московского "Союза борьбы за дело революции", ленинградской "Марксистской рабочей партии") всего лишь за разговоры о путях выхода из послевоенного кризиса. Так, способом жестокого подавления проявленных обществом "импульсов перемен" сталинское руководство страной продемонстрировало свою приверженность к довоенной политической доктрине.

      Из замеченных мною недостатков книги наиболее существенны два.

      Е. Зубкова пишет: "...что станет с колхозами?.. Наступит ли желанная свобода? В мае 1945 года именно эти вопросы волновали если не общество в целом, то, во всяком случае, вызывали устойчивый общественный интерес". Позволю себе не согласиться с достаточно молодым, не жившим в ту эпоху автором, попавшимся "на удочку" источниковой базы и принявшим частное за общее. Да, имели место, как автор выражается, "проявления антиколхозных настроений" - это факт. Но в стране "победившего социализма", воплотившей в реальность "вековую мечту крестьянства планеты", принцип коллективного сельского хозяйства по определению не мог вызвать "устойчивый общественный интерес". Я прекрасно помню, что большинство людей устойчиво воспринимали слова Лебедева-Кумача из песни Дунаевского без всякой иронии, а некоторые и до сих пор их так воспринимают.

        И еще. Читаем во "Введении": "Сталинский режим весьма эффективно использовал различные механизмы воздействия на сознание граждан - от пропаганды до террора, чтобы сформировать в обществе соответствующие настроения, работающие на поддержание авторитета режима". Чуть ниже следует вопрос: "Но можно ли считать эти настроения общественным мнением?" Последующими логическими построениями с использованием выводов Э.Ноэль-Нойман (см. ее "Общественное мнение. Открытие спирали молчания". М., 1996) наш автор доказывает: можно. Но отсюда прямо вытекает вывод о неустойчивости, саморазрушении, "коллапсогенности" ленинско-сталинской парадигмы взаимоотношений власти и народа, советской системы государственного устройства. Такой вывод Зубкова не делает, а довольствуется общими рассуждениями о том, что "без поддержки общественного мнения не может существовать никакой политический режим, даже диктаторский" и что "общественное мнение в стране, где преследуется любое инакомыслие, представляет собой сложный феномен, оно отличается от такового в обществе открытом, демократическом". Согласитесь, странно читать такое после всех достижений современной антропологии и исторической социологии.